Читать «Евреи в блокадном Ленинграде и его пригородах» онлайн - страница 173

В «Ленправде» опубликована передовая: «Ленинград в кольце блокады. Пока кольцо не будет прорвано, ожидать улучшения питания не следует». Вчера записывали добровольцев в полк прорыва. Отобрали человек десять. Меня, как не участвовавшего в боях, опять не взяли.

14 ноября. Ночью было три тревоги. Где-то невдалеке разорвалась бомба, и дом зашатался как пьяный. Тихая безлунная ночь. Немцы сбрасывают ракеты на парашютах. Становится светло, как днем. Снег кажется голубым, тени от деревьев огромными пауками, простирающими свои щупальцы до щелей, в которых мы сидим. Зенитчики пытаются сбить парашюты. Трассирующие пули вычерчивают на небе красные, зеленые, синие полосы. Красиво и феерично, как будто ты находишься в саду Госнардома во время карнавала.

Восемь часов утра, снова тревога. В щелях холодно и сыро. Мерзнут ноги. Был у полкового комиссара, он обещал рекомендовать меня в десантники. Неужели опять не возьмут. Урезали суточную норму хлеба до 300 грамм в сутки. Он наше основное питание. Говорят, что в хлебе 40 процентов древесных опилок.

В Ленинграде появилась таинственная пушка, по слухам мигрирующая из района в район и обстреливающая город. От нас ходила команда добровольцев ее искать. Чуть было не обнаружили ее сначала в Удельнинском парке, потом в ЦПКО. Видно у добровольцев с голодухи появились галлюцинации.

16 ноября. Последние три ночи город сильно бомбят. С трудом выгоняю своих бойцов в щели. Все стали фаталистами. Говорят: «кому суждено быть повешенным – тот не утонет. Мы лучше дольше поспим, а от судьбы все равно никуда не убежишь»… Вышел приказ: «Спать не раздеваясь, по тревоге всем в щели». Вчера был в городе и зашел на работу. Там только и разговоры, что о жратве.

6 декабря. Брат продал за гроши рояль, столовую мебель, вещи к которым я привык с детства, папину шубу на лисьем меху. И я вспомнил отца в этой шубе, когда он поздно вечером, после обхода больных, возвращался домой. Где-то он теперь? Что с ним? Лучше ни о чем не думать, только о том, что ты можешь сделать для своих близких. Пришел маклак торговать наши вещи. Говорит: «Я давнишний пациент Вашего отца, и мне надо уступить». Ничего себе логика. Примеряет отцовскую шапку пирожком, смотрится в зеркало, а я стою и говорю: «Она вам очень идет», а так хочется вместо этого смазать его по роже и выгнать вон. От отца все нет и нет писем. Мой рапорт об откомандировании меня в действующую армию переводчиком пока без ответа.

10 декабря. Мороз 20 градусов и ветер. Армию еще как-то подкармливают, а гражданское население мрет от голода, как мухи поздней осенью. Вчера меня на сутки отпустили в город. Я обещал принести начальнику штаба из дома патефон. Сломали с Марком столик, за которым когда-то занимался я, а потом моя племянница Наташа. Такой беленький, хорошенький столик. Мы затопили им ванну. Сидим с братом в ней валетом. Не ванна, а просто Нирванна. Я не мылся, наверное, месяц, но, слава богу, не завшивел. Вечером, я, брат и его школьный товарищ Игорь Мухин, сидим у буржуйки, в которой догорают остатки столика и говорим об еде, о положении на фронтах. Пьем цикорное кофе. Сахара давно нет. Немцы сосредоточили под Москвой: 31 пехотную, 10 танковых и 7 мотострелковых дивизий. Наши войска перешли в контрнаступление и отбросили противника на 50—100 километров от Москвы, сообщает ТАСС.