Читать «Троицкие сидельцы» онлайн - страница 47

Над Суетой всегда подшучивали за эту его неповоротливость, но Петруша говорил о нем очень уж ехидно и зло. Это не понравилось Степану Нехорошко.

— Опять заскрипел, словно телега несмазанная, — сказал он весело. — Или не выспался, или не наелся? Он у нас всегда такой кислый, — продолжал Степан, обращаясь снова к казначею Иосифу. — Да и правду сказать, нам тяжело приходится, жить негде, спим под открытым небом, а Петрушка привык греться возле теплой печки на барской поварне, да с хозяйского стола небось жирные куски ему кидали. Вот он и стонет, ему трудней привыкнуть к осадным тяготам, чем нам.

— Мало строений в Троицкой обители, — сказал Иосиф, — для всех не хватает крова.

— Это смотря кому не хватает! — возразил Ванька Голый, дерзко глядя прямо в глаза старцу. — Нам, конечно, нету места под крышей, хотя у меня ребятенок, — он потрепал вихрастую давно не стриженную светлую голову Гараньки, — а вот для его брата, — он кивнул головой в сторону рослого черноволосого плотника, — для Оски, сразу нашлась какая-то келья, потому как он был монастырским управителем в селе! Разве не так, Данилушка?

Данила Селевин неохотно кивнул головой.

— Да так, чего уж там говорить!

Иосиф нахмурился.

— Многих устроили в обители, особенно матерей с малыми детьми да престарелых, теперь живут по три и по пять человек в кельях, где жили прежде по одному, однако иные и здесь хотят неправедно и лукавством все тяготы осадные на других возложить. Ты прав, сын мой.

— Ничего, отец, — сказал Миша, — уладится, вон какой кругом стук раздается, — для всех крышу построим.

— А вот Суета, так тот сам уступил хорошую лежанку в теплой избе, — сказал Степан.

— Ну и дурак! — раздраженно сказал Петруша Ошушков. — Уж больно прост!

Суета простодушно согласился:

— Конечно, дурак! Да только, братцы, я-то один здесь живу, никого у меня нету, а тут семья, мужик с женкой, да и детишков у них двое. Как тут не уступить, да и другие потеснились тоже. — И он улыбнулся, словно бы оправдываясь.

— Ну ладно, братцы, поговорили всласть, пора камень класть, — деловито сказал Степан, ухватившись за ручки тяжелых носилок, на которых подносили камень.

Его дробили кувалдами в стороне, разваливая старую, но крепкую построечку в рост человека; подносили и насыпали в кучу желтый песок, рядом — белую известку, заливали в пустые бочки воду для приготовления раствора; плотники тюкали топорами по бревнам, очищая ствол от коры. Через Конюшенные ворота на подводах везли порубленный в Мишутинском овраге лес на строения и на дрова про запас на зиму.

Вскоре Иосиф ушел к себе в келью дочитывать послание своего друга Дионисия Зобниновского из Старицкого монастыря.

Он бережно держал толстую стопку гладких желтоватых листов. И какая доверчивость — прислать начало неоконченной книги ему, своему духовному единомышленнику. Целых шесть глав, сто двадцать шесть листов беспощадных обличений, исторгающих слезы обиды, гнева, ненависти, любви и скорбного упрека. А вот он, Иосиф, не так доверчив. Его иногда смущают нехорошие мысли, тревожит нелепая подозрительность. Он понимает, что не достиг еще высшей отрешенности от мирских забот и та подозрительность — грех. Он же завел тайничок над своим ложем, в каменной стене, чтобы прятать свои писания и Дионисиевы бесценные листы.