Читать «Конъюнктуры Земли и времени. Геополитические и хронополитические интеллектуальные расследования» онлайн - страница 166

Спорные вопросы, связанные с проблемами суверенитета, намного удобнее обсуждать в терминах «факта» и «признания», нежели в декларативных категориях «полновластия» и «независимости». Так, «суверенитет в рамках системы», о котором пишет Шеварднадзе, значил просто признание Центром за грузинскими властями права окончательно решать некоторые важные для Грузии вопросы. Точно так же и с мелкими правителями в Германской империи: коль скоро, включив их в свою систему, она признала за ними некие «неотъемлемые» и наследственные права, они и внутри нее оставались суверенами, пусть и низшего ранга. Вопрос же о суверенитете Израиля над землями, где сейчас распоряжаются его власти, – это по существу вопрос мирового расклада сил, признающих те или иные права за Израилем, за ООП и так далее. Поэтому на место формулы «полновластие и независимость» мы подставляем другую, более емкую: «фактическая власть вместе с признанием ее со стороны сообщества, системы». Такая формула позволяет рационально анализировать практически все известные на сей день парадоксы суверенитета, с которыми ничего не поделать, если исходить из «полновластия» и «независимости».

Но можно пойти дальше. Между двумя частями получающейся формулы – «фактом» и «признанием» – всегда можно проследить обусловливающую связь, причем оказывается, что в конкретных условиях может доминировать то одна часть, то другая. Иными словами, в одних случаях «признание» привешено к «факту», а в других, наоборот, – «факт» к «признанию». В первом варианте имеем, так сказать, суверенитет факта, когда даже чуждый и враждебный сообществу режим заставляет благодаря своему могуществу признать свои претензии. В истории этому несть числа примеров. При этом формула «факт плюс признание» осмысляется предельно близко к традиционной «полновластие плюс независимость», если даже не прямо совпадает с ней. В другом же варианте режим обретает признание, а во многом также и средства, чтобы реализовать признаваемые за ним права, прежде всего через консенсус системы. Это своего рода суверенитет согласия, когда сама независимость парадоксально рождается из зависимости – зависимости от признания, как мы это видели на примере прибалтийских республик.

В конкретных случаях между «признанием» и «фактом» может возникать сложный и неоднозначный баланс. Рассмотрим один случай 70-летней давности, однако выглядящий весьма актуально из-за обстановки, ныне складывающейся в России. Как пишет в своих мемуарах А. И. Деникин, в конце 1919 года, ввиду надвигающейся катастрофы белогвардейских армий Юга России, Антанта, стремясь к сплочению всех антибольшевистских сил, потребовала от него «признания… самостоятельности существующих окраинных правительств (Донского, Кубанского и Терского. – В. Ц.) и установления будущих отношений путем договора общерусского правительства с окраинными правительствами». В ответ Деникин заявил о признании «самостоятельного существования фактических окраинных правительств», с многозначительным добавлением: «ведущих борьбу с большевиками». Позднее, опровергая упреки справа в попрании «догмата целокупной русской государственности», Деникин писал: «Мне казалось, что “догмат” отнюдь не поколеблен. Не говоря уже о том, что юридический смысл “признания самостоятельного существования фактических правительств” вовсе не равносилен признанию de jure окраинных государств и что соглашение вовсе не устраняло окончательной санкции всероссийского Учредительного собрания, мне лично представлялось, что сговор между метрополией и окраинами может идти только в пределах хотя бы широчайших прав их на те или другие области управления, но не на раздельное существование».