Читать «Конъюнктуры Земли и времени. Геополитические и хронополитические интеллектуальные расследования» онлайн - страница 110

Зорин чересчур прямолинейно и однобоко завязывает константинопольскую тему императорской геополитики и геостратегии на «греческий проект» и ангажированность империи в греческих делах – и потому малая заинтересованность Николая I после Адрианопольского мира в судьбах Греции трактуется как изоляционистский «отказ от стремления России к доминированию на православном Востоке и к объединению единоверных народов под своей эгидой» (с. 339). На самом деле «греко-крымский комплекс» был способом репрезентировать константинопольскую тему в очень специфических условиях русского XVIII века – в ситуации встречи классицизма с православием при ограничении геополитики России балтийско-черноморским меридиональным поясом, упирающимся на юге в Царьград, Балканы и Архипелаг. Прямая вовлеченность империи после 1813 года непосредственно в организацию коренной Европы романо-германских держав создавала для российских лидеров совершенно новое, более перспективное геополитическое поле, взывала к новым способам представления даже и константинопольской темы – способам, вырабатываемым именно при Николае I. (Замечу, что вообще с тех пор российская политика очень много занималась Константинополем, но крайне редко – и в основном устами представителей Церкви и связанных с нею мыслителей вроде К. Н. Леонтьева – проявляла хоть какой-то интерес к грекам.)

Закрыв для себя греческий вопрос в Адрианополе и сбыв это направление с рук как малоперспективное с точки зрения европейских задач империи, Николай I мастерски использовал Июльскую революцию 1830 года и последующую поддержку Парижем арабского восстания против султана, чтобы Мюнхенгрецким трактатом и Ункиар-Искелесийским договором (оба в 1833 году) поставить Австрию, Пруссию и Турцию под свое прямое военное покровительство. Традиционные центры Средней Европы и Ближнего Востока стратегически привязывались к Петербургу. Православные народы Балкан подводились под российскую эгиду вместе с султаном, обязавшимся в случае европейской войны закрыть Босфор и Дарданеллы для любых военных кораблей, кроме российских, – что превращало Черное море в русскую бухту. Позднее, в 1847 году, Д. А. Милютин в очерке военной географии Германии наглядно обрисует, как и к какой войне империя реально готовилась на протяжении 1830-х и 1840-х – к очередной большой войне против Франции, где театр военных действий простирался бы через германские земли [Милютин 1847]. При этом закрытие проливов должно было страховать Россию от морского удара с юга.

Крупнейшая ошибка Николая I, совершенная в 1840 году – отказ от единоличного попечительства над проливами в пользу их международно провозглашенной, то есть прежде всего гарантированной Англией, нейтрализации, – была обусловлена как антифранцузской позицией Лондона в ближневосточной политике, так и намерением императора подготовить англичан – былых союзников по освобождению греков – к более широкой постановке вопроса о наследии стамбульского «больного человека Европы». Да, в результате этой ошибки – и нескольких других – Крымская война оказалась полной противоположностью той войны, к которой готовились: германские земли стали не фронтом российского наступления, а щитом между Россией и враждебным ей западным блоком; на юге же договорной щит оказался убран, и империя была вынуждена истекать кровью под ударами со стороны проливов. Но как угодно, а политика, приведшая к этому результату, с ее просчетами и даже элементами блефа, не была «осторожной политикой», «идеологически дезавуирующей… интервенционистскую часть наследия Священного союза» (с. 339–340).