Читать «Конъюнктуры Земли и времени. Геополитические и хронополитические интеллектуальные расследования» онлайн - страница 103

На фоне «якобинства» и руссоизма лютующих в изоляционизме и «славянофилии» патриотов универсалистский замысел Александра I предстает под пером Зорина овеянным европейским мистицизмом. В этом свете по-новому выглядит Священный союз трех монархов, представляющих крупнейшие христианские конфессии. Отсылая к давно изжитой западными политиками средневековой (и выглядевшей эпигонски даже в Контрреформацию) идее объединенной Pax Christiana, он оказывается одним из многих личных «священных союзов», каковые Александр заключал с разнообразными предполагаемыми единомышленниками, стремясь подготовить выход на свет и торжество растворенного в мире и рассеянного по разным странам «невидимого собора», изображаемого в любимых императором сочинениях К. Эккартгаузена. Но с таким же правом, с каким Зорин педалирует европеизм александровской эсхатологии, я предпочел бы сделать упор на конфликте между сознанием современных Александру I западных политиков и проектом Pax Christiana, вносимым в Европу модерна, Европу территориальных государств, властителем наползающей на нее восточной империи. Среди политиков-практиков XIX века Александр предстает последним могущественным средневековым монархом, живым вызовом, который Меттерних заклинал, заключив его в рамки кондоминиума великих держав – некое подобие будущего Совета Безопасности.

Идея завершения времен, замыкания истории в «греческом» и «крымском» проектах, в замысле Священного союза как политического строительства, выводящего по ту сторону модерна и Real Politic в окрашенные средневековым колоритом последние времена, – моменты, бесценные для постижения хронополитического пафоса, постоянно звучащего в российской геополитике «похищения Европы». Не представляет ли он поистине душу этой геополитики, которая на различных исторических поворотах пытается исполнить функции то архаистической, то футуристической «машины времени», преобразуя пространства в попытках перестроить его ход, то ускоряя, то замедляя, пробуя то послать вспять, то остановить, предварительно свернув в кольцо? При этом исключительно широко актуализируется прослеживаемое в истории отечественной политической мысли со времен Московской Руси [Плюханова 1995: 171–175], но на деле неизмеримо древнейшее в своей мифологичности представление об особой силе, заключенной в тех или иных территориях и городах и переносимой на их завоевателя или освоителя, – в том числе накопленной во времени силе-памяти таких центров, как Царьград, становящейся магической энергией искусного владетеля. Что, собственно, и видим в «греко-крымском» комплексе с его топикой «превращения русских в греков» через власть над местами, насыщенными «греческой» цивилизационной памятью, при исчерпании промежуточных, ретардационных веков, замкнувших историческую петлю.