Читать «Конъюнктуры Земли и времени. Геополитические и хронополитические интеллектуальные расследования» онлайн - страница 105

Вадим Леонидович Цымбурский

А за этим смешением идут другие, относящиеся уже к собственно профессиональной сфере Зорина. Приглядимся внимательнее к обсуждаемому им материалу. В оде Петрова налицо картина антироссийской интриги, разыгрываемой гегемоном западного мира; ей предпосылается более общая панорама тогдашней европейской политики с ее морально сомнительной идеей баланса сил и не прекращающимися попытками сместить этот баланс, в том числе втиснуть в формы «вестфальской» разделенной Европы «римскую» идею панъевропейского господства («На Рим возводят очеса / И в малых заключенны сферах / Творят велики чудеса»). При этом царей и иных деятелей Европы, каковые «строго испытуют к превозможенью всякий путь», Петров уподобляет «огней искусством Прометеям, пременой лиц и дум Протеям». Он пишет о них как о «сердец и счастия ловцах», которые в его глазах «неутомимы, прозорливы, как куплю деющи пловцы». Я склонен думать, что здесь речь идет просто о метафорах для честолюбивых политиков Запада. Особенно это наглядно применительно к «куплю деющим пловцам», которые вводятся союзом «как», выступая просто фигурой сравнения. Но мне нечего возразить, если Зорин здесь усматривает также и более общую «характеристику для европейской цивилизации». Но трудно принять совершаемое им дальше интеллектуальное сальто-мортале, когда всю эту фоновую цивилизационную панораму для обличаемых французских умыслов против российского Норда он объявляет – ни много ни мало – буквальным перечнем участников антирусского комплота.

Все эти европейские ученые «Прометеи» и хитроумные «Протеи», а заодно и «куплю деющи пловцы» якобы представляют у Петрова некий «тайный круг, давно и упорно интригующий против России» (с. 92). Откуда Зорин это взял, особенно применительно к чисто метафорическим петровским «пловцам»? Что это за аргументация: если западные политики, включая недругов России – французов, «неторопливы, прозорливы, как куплю деющи пловцы», значит, Петров должен был относить морских торговцев к всемирным заговорщикам. Еще шикарнее следующий ход, когда, перечислив «Прометеев» и «Протеев», «пловцов» и «счастия ловцов», автор восклицает: «Если свести эти характеристики воедино, то заветное слово “масоны” само просится на язык» (с. 92). Мне остается лишь развести руками и заметить, что на язык оно все-таки напросилось исключительно Зорину, а не Петрову. И ссылки на антимасонские выпады в более поздних комедиях Екатерины II никак не отменяют очевидной вещи: для оды Петрова идея мирового заговора против России, да еще заговора масонского, остается сугубо вчитанной конструкцией Зорина, недотягивая до уровня реконструкции.