Читать «Письма из тюрьмы родным и близким (1933-1937 гг.)» онлайн - страница 42

В остальном решение 2-го сената палаты народного суда уведомляет меня об основных и решающих причинах недопущения этого письма к отправке, и теперь я испытываю облегчение в связи с тем, что этот инцидент наконец исчерпан.

Возможно, теперь я напишу Рудольфу такое письмо, содержание которого позволит меньше опасаться возможности передачи его другим лицам. Здесь в камере ничего не изменилось.

Любовь и сердечные приветы шлет вам всем

ваш любящий Эрнст.

Розе Тельман, 27 августа 1935 г

[Берлин], 27 августа 1935 г.

Моя дорогая Роза!

Твою открытку от 18.VIII получил с благодарностью. В последний четверг здесь был большой осмотр, проведенный некоторыми делегатами Международного конгресса по вопросам уголовного права и тюремной системы, заседавшего в Берлине. Когда меня вызвали на прогулку, я уже предчувствовал, что сейчас подвергнусь «обозрению» представителей разных народов. И верно! В двух комнатах стояли делегаты, некоторые у стен, друг возле друга, чтобы оставаться незаметными. Но уже при первом обходе тюремного двора я их обнаружил и вспугнул. Я вспомнил, что когда-то в зверинце Гагснбека видел, как рассматривали представителей «цветных» народов, из которых негры зулу и индейцы сиу особенно привлекали к себе внимание и возбуждали всеобщее любопытство. Но поскольку во мне, как совсем обычном европейце, нельзя обнаружить ничего поразительного, делегаты приличия ради предпочли немедленно удалиться. Меня постоянно радует, что в мире есть еще люди, которые проявляют ко мне интерес, даже и не будучи моими друзьями. Больше ничего нового. Только одна просьба к тебе. Мои брюки постепенно протираются на коленях. Боюсь, что они не выдержат до процесса.

Тысяча приветов нашей Ирме и деду. Верность н горячий привет шлет тебе

твой любящий Эрнст из Моабита.

Розе Тельман, 21 октября 1935 г

Берлин, 21 октября 1935 г.

Моя дорогая Роза!

С благодарностью получил твое письмо от 9.Х, в котором ты пишешь, в частности, что еще не получила моего последнего письма. Тем временем выяснилось, что напрасно радовалась — твое опасение оправдалось: это письмо не разрешили отправить. В переданном мне извещении сказано: «Отправка письма от 29 сентября 1935 г. не разрешена в виду его политического содержания. Диализ исторических событий на страницах II–VII явно служит лишь для обоснования недопустимых политических выводов на странице VIII».

Уж не думают ли, что мне надоест писать письма, если станут не пропускать почти каждое серьезное письмо, содержащее отдельные политические рассуждения? Это маловероятно и неприемлемо. На каком, собственно, основании не допустили к отправке мое последнее письмо? Я написал его, исходя из насущной потребности, н только потому, что в конце его высказал правду по одному политическому вопросу, оно было задержано.

Ведь наша нынешняя совместная духовная жизнь в значительной части проявляется в наших письмах. Неужели я должен отказаться писать письма, отречься от этого удовлетворения своей насущной потребности, от этого проявления своего жизненного чувства? Нет! Мне было бы тяжело отказаться от этого: молчание повседневно беспокоило бы меня и делало бы намного тяжелее одинокие и безмолвные часы моего заключения. Если бы я уже стал человеком, чувства которого охладели и погасли, то пожалуй, мог бы, терпеть это, но во мне еще жива любовь к человеку, любовь к ближнему, которую нельзя оградить холодной решеткой тюрьмы. Здесь, в полнейшем одиночестве, все же пытаешься как-то выразить свои мысли, свою духовную жизнь, вспоминая ли любимую родину, нашу борьбу, полную превратностей и испытаний, собираясь со всеми духовными силами, занимаясь кропотливыми поисками чего-то животворного, чем и является в жизни политика…