Читать «Цыганский роман» онлайн - страница 146

На бюро они вели себя солидно, важно постукивали по сукну на столе карандашами. Вернее, огрызками карандашей. Почему-то ни у кого из них не было нормального, хорошо отточенного карандаша, какого-нибудь «Сакко и Ванцетти». Впоследствии карандаши стали оттачивать секретарши, а в кармашках пиджаков появились «вечные перья». Но тогда у моих «ведмеженцев» в толстых пальцах торчали огрызки карандашей, такие, как у столяров и плотников. Но главное, что стучали они все вместе, в лад, все, кроме дяди Лени. Он вертелся и иногда даже издавал какие-то придушенные звуки. Ему было не но себе. Потом я стал думать, что он уже что-то знал о своей жене и моем папке. Это усугубляло его положение. Председатель обращался ко всем с просьбой вести себя просто, но честно, как подобает настоящим шахтерам. Многие из них действительно были шахтерами. Совсем недавно. А мой отец попал в шахтеры случайно.

Он работал в Москве по культуре и быту. Как-то в центре решили организовать для подмосковных шахтеров комбинат отдыха. Месячные, недельные, однодневные дома отдыха. И создали. Отец выехал инспектировать все это хозяйство, а в это время умер директор комбината. Недолго думая папа позвонил в Москву и доложил, что принимает комбинат на себя. И принял. Потом в наш городок перевели крупный угольный трест. Папа и здесь «принял» пост заместителя управляющего по культуре и быту. Для этого, кажется, не нужно было иметь специального образования. Главное, широкий фронт работ, перспективы развития и типичный для тех времен клич: «Даешь!» Даешь уголь, даешь культуру!.. Все остальное его мало интересовало. Жилье получил, в прежней квартире остались мамины родственники. Шофер прикрепленной машины привозил все. Однажды нас обокрали, вытащили из кладовки ящик масла в кусках, уложенных как бруски мыла в пергаментной бумаге, несколько кругов колбасы, таких больших, что я надевал их на свою не слишком толстую, но все-таки «мужскую» шею. Круги эти висели на крючьях подобно спасательным, осводовским. Ели колбасу только гости, да я иногда выковыривал кусочки сала. Эти квадратики напоминали деревенское «сальцэ», которое мы ели от пуза у матери на хуторах, так что наши запасы не казались мне чем-то особенным. Отец, тот вообще, кажется, ничего не ел, питался на ходу, на скаку, чем придется. Я тоже больше всех деликатесов любил выдолбить во французской булке лодочку, засыпать вместо мякоти сахар, полить подсолнечным маслом — «олией». Я понимал это так: мы с отцом демократы, простые люди и не только не выделяемся из «массы», но наоборот, испытываем тягу ко всему простому. Об этом, по моим соображениям, свидетельствовала простая пища — булка с сахаром. Но папа тоже недалеко ушел от сына. Верил, что все работники его обожают. Как будто его действительно любили простые люди.

Только в партбюро входили люди не совсем простые… Они прижали Суховеева так, что он должен был свидетельствовать против папы. А может быть, этого и хотел? Из-за тети Зины, которая обидела его вместе с моим отцом?.. И может быть, он долго отбивался именно потому, что знал — дело-то нечисто!.. Он дал себе самоотвод, как не член партбюро. Василий Тимофеевич решительно отвел этот довод: «Выступишь от имени низовых партийцев! От всей партийной массы!..» Потом выяснилось, что от партийной массы дядя Леня выступать не имеет возможности, так как вообще не является членом партии!.. На это председательствующий ответил, что у нас в стране правит блок коммунистов и беспартийных, и «от этого блока, всего народа товарищ Суховеев может…». Тогда Суховеев сдался… Он не заявлял, а лишь подтверждал… Насчет анекдотов… При этом, растопыривши руки, кланялся отцу… «И этого человека отец таскал всюду за собою как Дон Кихот Ренессанса», — наша мама тоже была не шибко грамотной, и, может быть, поэтому она понимала тех, кто «судил» отца. Лишиться партбилета было чуть ли не страшнее, чем свободы!