Читать «Идиллии» онлайн - страница 48

VII

— «Пропащее мое дело…» — сказал про себя Рале, и все ему вдруг будто опротивело. Понурил голову, как заезженная извозчичья лошадь, а кто бы ты ни был, раз уж понурил голову — известно: всякий доставит себе удовольствие пнуть тебя ногой. А Рале — не какой-нибудь, до недавнего времени его не трогали, а своим озорством и зазнайством он вызвал скрытую злобу и зависть у всего села. Он не щадил никого, а теперь все только и ждали, когда он споткнется, чтобы отомстить за его насмешки и проделки. И как только над ним не измывались! Отправится он в праздник в корчму, а кто-нибудь остановит его да и скажет: — Вон там, видал, не твои ли ребятишки дерутся? — Пойдет ли улицей куда по делу, другой спросит: — Что ни вечер, слышно, как кто-то кричит в печную трубу, что целую тысячу огреб, — уж не ты ли? — И конца нет хихиканью и ехидным словечкам. Даже теткин муж, которого он за человека не считал и с которым они и взглядом не обменялись с тех пор, как Рале покинул дедов дом, и тот… С годами у Рале вошло в привычку с утра, выйдя из дому, остановиться возле завалившегося плетня и размять в пальцах сочный стебель полыни — очень ему нравился ее крепкий горький запах. Натерев полынью руки, он подолгу стоял и нюхал их. Как-то мимо прошел со своей воловьей упряжкой теткин муж; не глядя на Рале, процедил сквозь зубы:

— Из полыни-то мармелад будешь варить? — Чтобы подслащать душеньку свою в зимнюю стужу… — и повел волов дальше.

Услыхал бы раньше Рале такое, и от кого — от бывшего батрака, который примаком вошел к деду в дом, он бы ему выдал — все село собралось бы здесь. А теперь только поглядел вслед: тот свернул со своей телегой вниз к пожелтевшим садам, обернулся и рассмеялся ему прямо в лицо, и Рале даже не стронулся с места и слова не молвил в ответ.

От этих насмешек и оговоров скоро тошно стало Рале, а когда кончились полевые работы и он опять закрутился вокруг бакалейщика, ему ничего не осталось, как так же оговаривать всякого, кто попадется. Такой-то, мол, встречался с такой-то, а такая-то наговорила на незнай-кого незнай-что — все, от чего раньше его с души воротило и чего он слушать не хотел, теперь подбирал одно к одному, словно на веревочку нанизывал. Сядет вечером в корчме, окружат его парни, и начнет — вряд ли и самые вкусные кушанья он так смаковал когда-то, как теперь сельские сплетни. А ежели случалось говорить о женщинах, парни только переглядывались: во сне ли бредит Рале или наяву говорит. О самом черте никто не слыхивал таких ужасов и чудес, какие он рассказывал о женщинах. Ни одной нельзя верить. Глазами своими и красой они только сводят человека с ума. Говорит, бывало, Рале, и сам не знает, что бы еще сказать, чего выдумать — глаза его расширяются, голос снижается до шепота, словно и он верит своим россказням и вправду боится женщин.