Читать «Идиллии» онлайн - страница 25

И его она вскормила на этих жалобах и воспоминаниях; он знает, как верна народная поговорка: своя рубаха ближе к телу. И не влечет его сердце, и нет у него силы идти теперь вместе с другими заступаться за общие дела.

Разобравшись во всем, сын деда Митро поднял голову, подошел к плетню и загляделся вниз, на село. Солнце уже поднималось к полудню, а стада повсюду оставались в кошарах; ни на дороге, ни во дворах никто не появлялся. Перед запертой конторой старосты собрались на площади одни деревенские собаки, обнюхали что-то и одна за другой куда-то потрусили мимо плетней… Словно все виновато притаилось в этот ясный майский день как перед бедой.

Мать Гуслара

Если снохи не сумеют ей угодить — дочь возьмет ее к себе. Что, мол, ей куковать одинешенькой в доме — при стольких-то сыновьях и снохах, да и при дочери. Все ее жалеют — и снохи совестятся, и сыновья уважают. Каждой весной вперед ее поле вспашут, в жатву не дадут ее урожаю ни сгореть, ни сгнить… А зимой — заговенье ли подойдет, кумовьев ли принимает кто из сыновей — бабушка Гена рядом с гостями первая сядет, а уж после рассядутся сыновья, снохи, дочь, внуки — всяк на своем месте. Едят, пьют, доброго здоровья друг другу желают, а подойдет время — и в самую лютую стужу она возьмет свой посошок и отправится домой.

В этот дом бабушка Гена вошла после венца, здесь прислуживала свекру и свекрови, здесь детей родила и вырастила, отсюда и мужа на вечный покой проводила. Привел бы младший сын сноху, чтоб было кому закрыть ей глаза, да не пожелал он, буйная головушка, вести хозяйство. Сунул гуслу под мышку, заломил шапку набекрень и пошел гулять по свету. Жив ли, помер ли — она не знает, и весточку ему некуда послать… Соберется ли за длинным столом вся родня, — у нее душа болит, что его нету, постучатся ли в дверь — тут же выглянет — не он ли. А послышится ей во сне заливистая песня его, посреди ночи очнется, подымет голову да взглянет на старую гуслу с порванными струнами, что висит на стене, — и станет ей еще горше.

Нет, не уйдет она из своего дома, не погаснет при ее жизни старый очаг! Дали ей в подружки старшую внучку — чтобы было кому воды в дом принести да с кем перемолвиться словом. Вдвоем-то они и дом побелят, и двор подметут. Годы одолевают старую, и все-таки на грядках под ее окнами целое лето цветут цветы — с ранней весны, когда зажелтеют настурции, до глубокой осени, когда снегом засыплет астры. А приметит она, где что порушилось или возле плетня вылез татарник, — страх ее возьмет.

— Ох, не нынче-завтра, — говорит она внучке, — закроются мои глаза, и все здесь запустеет: дом развалится, двор зарастет бурьяном, угнездится тут всякая нечисть… — И, словно, испугавшись, как бы не пошел в рост сорняк, бросится к нему и вырвет с корнем.

Так она учит и наставляет свою внучку, чтоб сделать ее домовитой хозяйкой. И по воду к колодцу и на хоро не отпустит ее так, а заставит переодеться и принарядиться. А зимой сама велит ей устраивать посиделки в их дому.