Читать «И побольше флагов» онлайн - страница 101

– Это было обалденно, папа, – сказал мальчик.

– Серьезно?

– Самые обалденные два дня из всех, что у меня когда-нибудь были!

Обалденные дни прошли, и Седрик сидел теперь в полумраке и, держа на коленях в кружке света книгу, которую читал, ехал вновь исполнять свой долг.

Бэзил направился в «Кафе Роял», чтобы продолжить слежку за «этой Грин». Он нашел девушку за столиком в окружении ее приятелей и был встречен со сдержанной теплотой.

– Значит, ты сейчас в строю.

– Нет, лишь в военной администрации. Как поживают твои красные?

– Спасибо, хорошо. Смотрят, как твои империалисты превращают войну в бардак.

– Часто бываешь на собраниях коммунистов в последнее время?

– Почему ты спрашиваешь?

– Просто так. Интересуюсь.

– Ты как будто шпионишь.

– Меньше всего мне хотелось бы выглядеть шпионом! – И, поспешно меняя тему, Бэзил добавил: – Давно виделась с Амброузом?

– Да вот же он, фашист проклятый.

Бэзил взглянул, куда она показывала, и увидел за столиком у балюстрады галереи напротив Амброуза, а с ним невысокого мужчину средних лет и непримечательной наружности.

– Ты сказала «фашист»?

– Разве не слышал? Он поступил в Министерство информации и со следующего месяца будет издавать фашистский журнал.

– Это крайне интересно, – произнес Бэзил. – Расскажи об этом поподробнее.

Амброуз сидел прямо и спокойно, придерживая одной рукой ножку рюмки и элегантно положив другую руку на перила. Ни одну деталь его одежды нельзя было счесть вызывающей: на нем был темный облегающий костюм, чуть-чуть тесный в талии и обшлагах, простая кремового цвета шелковая рубашка, темная в белую крапинку бабочка; черные гладкие волосы были умеренной длины (стригся он у того же парикмахера, что и Аластер с Питером); бледное семитского типа лицо не изобличало чрезмерного за ним ухода, и тем не менее мистер Бентли всегда чувствовал неловкость, оказываясь с ним рядом в общественных местах. Своими скупыми жестами, покачиванием головы, внезапными повышениями голоса на каком-нибудь неожиданном эпитете или жаргонном словце, внезапно ворвавшемся в его точную и строго литературную речь, смешками, которыми он пересыпал ее, меняя интонацию или отпуская вдруг остроту, Амброуз ухитрялся повернуть время вспять, возвращая собеседника в век более ранний, чем появление на свет его самого или мистера Бентли, в век более пышного убранства этого кафе, когда среди красного плюша и позолоченных кариатид fin de siècle молодые поклонники теснились к столу, где восседали Оскар Уайльд или Обри Бердслей.

Мистер Бентли пригладил жидкие седоватые волосы, нервно тронул галстук и с беспокойством огляделся, опасаясь, чужих взглядов.

«Кафе Роял», возможно, из-за смутных ассоциаций с Оскаром и Обри, было одних из тех мест, где Амброуз чувствовал себя на коне, где он прихорашивался, чистил перышки и мог пуститься в полет. Манию преследования он оставлял внизу, вместе со шляпой и зонтиком. Здесь он бросал вызов мирозданию.

– Закат Англии, дорогой мой Джеффри, – говорил он, – ведет свое начало с того времени, когда мы перестали отапливать дома углем. Нет, я не о разоренных угольных районах пекусь, а о разоренных душах, дорогой. У нас выработалась привычка жить в тумане, восхитительном, светозарном мраке нашего туманного детства. Золотая дымка Золотого века. Только подумайте, Джеффри, ведь сейчас подросли дети, никогда не видевшие лондонского тумана! А город и задуман так, чтобы проглядывать из тумана. Весь наш жизненный уклад определялся туманом, он же породил роскошь нашей туманной, удушающе восхитительной литературы. Увлекательность английской лирической поэзии, ее поразительная, берущая за душу сила – именно в ее туманности, туманности, переложенной в звуки. И из этого тумана мы могли править миром, мы были Гласом, подобно Гласу с Синая, даровавшему улыбку из-за облаков. Первобытные народы всегда выбирают себе Бога, говорящего с ними из облака. А потом, дорогой мой Джеффри, – продолжал Амброуз, грозно поводя указательным пальцем и сверля мистера Бентли мрачным взглядом черных глаз, как будто злополучный издатель был лично виновен во всем вышесказанном, – а потом какой-то прощелыга изобретает электричество или какие-нибудь масляные радиаторы, или чем там еще сегодня пользуются. Туман рассеивается, и мир видит нас такими, какие мы есть, и, что еще хуже, мы сами видим себя такими, какие мы есть на самом деле. Как будто маскарад окончен, гости в полночь снимают маски, и вдруг обнаруживается, что в зале – сплошные самозванцы. Вот такой компот, дорогой мой.