Читать «Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой» онлайн - страница 481

188

Илюша, сын поэтессы Ларисы Миллер; Оля Вронская – моя подруга, переводчица шведской литературы; Дима Аросьев, друг и коллега, школьный психолог; Мальва Ланда, известная правозащитница, в 1980 году была сослана в Читинскую область, после освобождения жила за 101-м км. Наведываясь в столицу, часто останавливалась у нас.

189

Эти стихи опубликованы в сборнике «Виноградный свет».

190

191

Не веруем. Но жаль души утраченной,И чтобы пустота не пустовала,Ее мы набиваем всякой всячинойИз дерева, пластмассы и металла.И я ввожу предметные подробности,Давясь то ли слезой, то ль запятою,И лишь немногим достает способностиТу пустоту оставить пустотою.А вдруг душа воспомнит и воротится,И не найдет такого уголочка,Куда б могла поставить БогородицаКорыто для Спасителя-сыночка.

Новый Мир. 1988. № 6.

192

193

Известный критик Алла Марченко.

194

195

Актер Зиновий Гердт и его жена Татьяна Правдина.

196

Аверинцев С. Ответственное свидетельство. (Предисловие к подборке стихотворений Семена Липкина) // Православная община. № 53. С. 111–112.

197

Алона Апт, кинопродюсер.

198

Александр Викторович Недоступ, профессор-кардиолог.

199

Шота Руставели, автор «Витязя в тигровой шкуре», по преданиям похоронен в монастыре Святого Креста.

200

Друг нашей семьи инженер Анатолий Гершенович Комиссар.

201

Из «Хвастуньи»: «…Сидит за столом, как войдешь, справа высокая пожилая секретарша. Она мне почему-то напомнила папину секретаршу-машинистку в пенсне, похожую на палку, подпирающую веревки для сушки белья в наших дворах. Она – вылитая героиня моего старенького, 1949 года, печального рассказа “Свисток”. Если в стихах я отхожу от правды, то в рассказах писала все как есть. Рассказов не сохранила. В “Свистке” я описала, как мой сверстник, орлиноносец-Эдик подарил нам с Копейкис черный милицейский свисток….Став обладательницами свистка, мы вечерком выглядывали из моей подворотни, дожидались одинокого прохожего на пустой улице и поочередно свистели, – он или она остановятся, заозираются, а мы давимся смехом. И вдруг свисток, лежащий на моем столике, исчез. Искали – не отыскали. Я даже у отца спросила, не видел ли. Папа посмотрел на нас с Копейкис как-то растерянно, – а на что вам он? – и тут же закашлялся, и харкнул кровью в миску, приспособленную под плевательницу. Эту белую миску с синим ободком и розовыми сгустками в воде я уже все чаще выносила и вымывала, именно эта миска, а не кислородные подушки, чаще всего будет вставать перед глазами всякий раз, как вспомню предсмертные, послевоенные не месяцы, а годы моего отца. Однажды, когда после уроков мы с Копейкис пошли отнести папе перекусьен, как называла Серафима второй завтрак (в Баку обедали по-европейски – в 6 вечера), из первоэтажного окна санинспекции раздался милицейский свист. Мы узнали свист нашего черного, переглянулись, перетоптались и вошли в санинспекцию. Папина сильно глуховатая секретарша-машинистка, похожая на длинную бельевую палку в пенсне, несла в его, разделенный огромной общей комнатой, кабинет кипу бумаг. Все работники в общей занимались за столами своим делом. Сразу было видно, что свисток – для них не новинка. И стало как-то пронзительно ясно, что у отца нету сил ходить к секретарше за бумагами, поэтому он стибрил свисток, а признаться постеснялся. Уже на улице, дополнительно вспомнив, как папа жаловался на глухоту секретарши-машинистки, я Люське сказала… “Жалко папе глухую старуху, вот и свистит, чтобы ей без работы не остаться”».