Читать «Возвращение в Михайловское» онлайн - страница 176

Булгарин, не говори, – Булгарин – особь статья! Мне кажется, он нащупывает свое направление… и нам оно не сродни. И мы еще поймем…

– И что за направление?

– Льстит читателю. Норовит успокаивать его. Ублажать. Чего так жаждут власти. Во Франции это называют бульварной литературой. У нас она будет гостинодворской.

Александр вздохнул. – Ну, что ж… у нас уже есть три истории: для гостиной, для гостиницы и для Гостиного двора. Будет три литературы. Ну, может, Булгарин сочинит что-нибудь – хотя бы для гостиницы!

И правда – зачем являть наши язвы и рубища?

– А наши друзья «полярные» – многим лучше? «Я не поэт – я гражданин!» – Говорю Рылееву: «Слушай, лучше – гражданствуй в прозе, а?» По-моему, они мечтают сделать литературу горничной свободы. Или прачкой.

– Сегодня – это общее бедствие. И в Европе, и у нас! На юге я такого наслушался!

– А Рылеев… подшучиваю над ним: «Кондратий, пойдем к девкам! – Что ты, – говорит, я женат. – Но ты ж не отказываешься отобедать в ресторане только от того, что у тебя дома – прекрасный повар?»

– Дома – прекрасный повар!? Чудесно! Это надо запомнить! Для будущих семейных времян, которые, увы, когда-нибудь придут для нас. Не представляю себе, но…

Он начал хорошо писать – Рылеев… Есть замашка. Правда, у него луч денницы иногда – в полдень заглядывает в камеру к узнику. Я долго смеялся. Со скуки, еще на юге, придумывал специальный журнал погрешностей. «Revue des Bevues» У нас их тьма. Бесчувствие самого духа языка! У Бестужева герой смотрит на солнце в полночь. У Кюхли еще лучше… «Пас стада главы моей…» Это – как понять? вшей? «Так пел в Суворова влюблен – Бард дивный, исполин Державин!» Державин влюблен в Суворова? Что Державин – бардаш?… Глупость! И «бард дивный» звучит как-то противно. (Помолчал и заключил):

– «Думы» Рылеева – дрянь. Но «Войнаровский» – поэма! Только… «Жену страдальца Кочубея – и совращенную им дочь…» Как поэт мог пройти мимо такого сюжета?

– А ты? Ты бы стал разрабатывать его?

– Конечно, стал бы! Погоди! Но… У него есть палач с засученными рукавами, – за которого я бы дорого дал. Жаль, не пристрелил его на дуэли в двадцатом. А теперь – что делать? Пусть пишет!

– А что касается гражданства… У меня был на юге один разговор. С неким российским Риэгой. Будущим. Тоже подполковник. Риэго был полковник или подполковник?

– Не помню…

– Я невольно испугался. «Зачем стадам дары свободы? – Их надо резать или стричь…» Во имя свободы нас с тобой, во всяком случае – станут стричь еще короче. Так что… Знаешь – даже к лучшему. Когда нечего ждать от перемен. Или ничего не ждешь. Спокойней на душе!

Тут Вяземский пишет ко мне: «Ты служишь чему-то такому, чего у нас нет!» Правда, служу! Но каков язык, а?

Поговорили про Вяземского.

– Он мог бы стать у нас Монтенем или Паскалем – если б не извертелся в свете.

– Он слишком любит женщин, – сказал Дельвиг.

– Их и надо любить. Только не надо им давать особой роли над собой! Увы! Сам в этом повинен, каюсь, но ничего не могу поделать с натурой.