Ты живёшь в районе от слова «рай»,элитном от слова «эль»,отхлебнув какого, становятся чуть волшебней.Ты живёшь – и, право, не умирай:попросту – не умей,мною будучи принят последнейшим из решений.Ты живёшь. Наливаешься хмелем таким,какого ни йоты в вине,становясь счастьем – самой его квинтэссенцией.Вот и кажутся рёбра корсетом тугим:ты, родной, всё огромней – во мне!..Ты – во мне. Ты пускаешь корни в районе… сердца.
Призрак
Он сперва не поверил, но это, бесспорно, ОНА была,хоть и казаласьпереписанной набело,мелом по аспидной темени вечера. Вырослаперед глазами, не вместясь в поле зренья,как не вмещается эпидемия вирусав городские границы.Вот хмурится: «Сколько жераз я тебя просила курить-то бросить?»Это она была – разве что взглядом острее;это, бесспорно, она была, хоть и с кожейцвета такого же,какего ранняяпроседь.– Я у прохожего нынче стрельнул. Впервые.Образ, бледнея, таял.Затяжка. Выдох.Снова она —да плотью табачного дыма.Снова она —забывшая пахнуть дынно,пахнуть живо, словно цветы полевые.– Даша… Пожалуйста, не пропадай из виду!..Даша, пожалуйста, больше не смей… рассеиваться.Впрочем, она и прежде бывала рассеянной;он улыбнулся.А призрак… А призрак – тоже.– Помнишь, меня ты выгнала? Знай: оставилаС чёрной раною, с бездною вместо сердцав этом театре жизни пустым фарисеем насцене греметь, монологом пьесу итожа…Парень умолк потому, что она растаяла;вновь затянулся, выдохнул.– Глупый!.. Миленький,наше-то «вместе» лишь на четыре месяцапережила я.Он драно напрягся мимикой:– Я уже – на год. И, веришь ли, впору повеситься.– Глупый. Там – хуже.– Хуже – с дырой внутри!..Сетует Бог – поневоле, мол, недодал ядней-то им сотню счастливых да двадцать – сверх…– Но…– Да плевать на болезнь твою, Дарья!.. Дарья!..Знаешь, ведь я до сих пор…– Не кури. Не кури…Ночь. Сигарета истлевшая. Сонный светстарого фонаря.Он – к киоску. Нервнопачку порвавши, закуривает вторую,третью, четвёртую… Дымом кашляет в небо:в небову мякоть – чёрную да сырую,словно земля – для спящего в ней молодым.Нет её.Нет её.Нет ЕЁ, будто и не было.Ночь.Одноногий фонарь.Безобразный дым.
Вперёдсмотрящий
Они плевали мне в спину —И было их пруд пруди;Им было, конечно, стыдноЗа то, что я – впереди,Хоть шёл и изрядно хромаяДа ртом побелевши в мел:Туман-то густел, как марля,На ощупь же я лишь умел.Я вёл их. Был всяк, как на исповеди,Кануть боясь, – правдив:Никто не смел в спину выстрелить,Маячащую впереди.
Одиссей
Возвращался оннеизбежно, как Одиссей,Чтобы пот – потопом… Однако о том – потóм.Обозначась в дверном проёме без капельки семь,Он её выпивал, садился – как был, в пальто —За рояль и на монохромное выпускалБоевое поле – десятку резвых фигур.И играл, и играл, словно ветер – по лепесткам;Так играет ребёнок с вечностью в море песка,Нарезая звёздами лихо её фольгу.…А в дверную пробоину люд неизбежный тёк,Обступая потопом роялевый островок.И кратчайшею стрелкой – в часы заточённый стрелокЧерез Север полуночи – время гнал на Восток.Бар хмелел. Музыкант, почти испуская дух,Лихо вечность вязал десятком пляшущих спиц.С ней играл он – играл ошалело, часов до двух;А потом направлялся к стойке, шатаясь, – пить.Бесновалась толпа, вознося его до небес;И дрожала реальность приторно-вязким желе…Часовая стрела утыкалась в Восток, и безСамой капельки три музыкант уходил – невестьКуда, зачастую на стуле забыв жилет.Уходил незаметно, как время – от пьяных досель;Из размякших тел – силой памяти о родном…И скитался, пока не прошепчет рассвет: «Одиссей»,Не согреетплечи емузолотымруном.
