Читать «Кое-что из написанного» онлайн - страница 63

* * *

Лаура, безусловно, не была лишена вкуса, и зеленое платье, которое она надела в вечер премьеры в Афинах, сидело на ней совсем неплохо. Днем я опасался, что доклад Массимо о «Медее» разбередит ее память, заставив вспомнить о Марии Каллас. Энцо Сичилиано рассказывал мне, что в период увлечения П. П. П. Каллас, Чокнутая терзалась адской ревностью, и неудивительно. Самую сильную ревность мы испытываем к тому, кто никогда не давал нам права ревновать и не даст ни малейшей возможности утешиться тем, что признает за собой хоть малую толику вины за свои поступки. Итак, «Медея». Этот фильм вышел в 1970 году, всего через два года после «Теоремы». Для Лауры это было как ржавый гвоздь, вбитый в память. Ни разу не взойдя на престол, она чувствовала себя свергнутой с него. Однако Лаура выслушала доклады без особого интереса и сосредоточилась на действе. Я сидел в пустом партере театра и смотрел, как тщательно она выставляет свет («Меня зовут Кис-кис, я свету говорю: „Зажгись!“»). Лаура сомневалась, включать ли в программу некоторые отрывки из П. П. П., и под конец отказалась от целого куска из «Оргии». Представления Лауры в Афинах и Салониках немногим отличались от «Жажды жизни», сольного поэтического спектакля по произведениям Пазолини. Этот спектакль Лаура давала уже несколько месяцев. Все кто побывали на нем, запомнили спектакль на долгие годы. Театральная инсценировка литературных текстов — поистине сложное искусство. И дело не в мастерстве декламатора, что само по себе подразумевает известный навык. Речь о высшем пределе, доступном немногим. За этим пределом голос, устное слово, соединяется с письменным словом и создает новое произведение, в буквальном смысле неслыханное. Превосходными образцами какого соединения являются Кармело Бене и Дино Кампана. При инсценировке стихов Пазолини Лаура шла совсем не тем путем, каким шел Кармело Бене, но добилась той же степени отдачи, накала, красоты. Зрители — греческие студенты и итальянцы, живущие в Афинах, умолкли с первыми звуками этих скорбных заклинаний. Поэзия П. П. П., пропущенная через немыслимый телесный фильтр Чокнутой, вырывалась наружу с такой убедительной силой, какой я никогда не ощущал при чтении его стихов. Она словно состояла из одной своей сути, тонкой, но более прочной, чем обычное колебание воздуха. Казалось, стихи повисают в широком пространстве между партером и потолком. Строки извлекались одна за другой из теплой и живой материи, как из пирамиды говяжьих сердец, ошеломивших нас накануне во время посещения мясного рынка. Они передавали жгучие чувства, прорывавшиеся сквозь толстый кокон литературного канона. В конечном счете стихи совершили главное волшебство поэзии — стали явью, претворились в жизнь, как будто смертным позволено вернуться обратно после собственной смерти.