Читать «Кое-что из написанного» онлайн - страница 49

* * *

В романе «Слишком много рая» Сити вовсе не перегибал палку из любви к гротеску и сенсации. Физическое и умственное состояние Лауры ухудшалось день ото дня, как в тех фильмах ужасов, где происходит леденящее душу и неудержимое превращение, вроде «Мухи» Кроненберга. Она делала невыносимой жизнь других людей, но больше всего впечатляло то, что она делала со своей жизнью. Ей не было и семидесяти, но уже давно ее возраст и внешний вид двигались разными путями. Закат жизни, по всей вероятности, не самое радостное время, но и его, с позволения сказать, нужно заслужить. Лаура даже не отдавала себе отчет, что такое закат жизни. Ее закат стал полным крахом, падением вниз головой. Скорость падения нарастала с каждым метром. Без малейшей передышки и надежды. Попытки ее сверстников озаботиться собственным здоровьем приводили Лауру в бешенство («Давление!!! Хо-лес-те-рин!!! Что, не хотят отдавать концы? Понимаешь, потаскушка? ЧЕМ БЕСПОЛЕЗНЕЕ ТЫ ЖИЛ, ТЕМ МЕНЬШЕ ХОЧЕТСЯ ПОДЫХАТЬ!!!»). Она курила, ела, орала. Орала, ела, курила. Продукты, которые она поглощала, были хуже не придумаешь. Она гордилась тем, что хорошо готовит и старалась вовсю, когда принимала гостей. Но булимия и потребность обзавестись всякой гадостью быстрого приготовления, чтобы поскорее ее навернуть, идут рука об руку. Она пристрастилась к китайской еде на вынос, к быстрозамороженным продуктам в виде кубиков: растворил в кастрюле — и готово. Пять минут, три минуты: ее влекла быстрота, а не вид продукта. Она установила в кабинете Фонда газовую плитку, принесла несколько больших сковородок и с помощью этого примитивного инструментария отражала атаки в офисе. Девушка из секретариата рассказала мне, как Лаура боролась с ночным жором. Она навесила замок на дверцу кухни и каждый вечер после ужина отдавала ключ консьержке. Увы, речь шла не о нормальной двери, а о деревянных створках, прикрепленных к косяку. Такие увидишь в вестернах при входе в салун. О том, чтобы перелезть через них, Лауре нечего было и думать. Зато просвет между основанием и полом в такой конструкции дверей довольно большой — так и хочется пролезть снизу. И вот уже Чокнутая посреди ночи пытается добраться до холодильника… и застревает прямо там, на полу в бессильной ярости, пока ее не вызволяет прислуга. Наше сознание должно возводить преграды стыдливости на пути собственного воображения, чтобы не представлять себе людей в унизительном положении, настолько мучительном, что оно покажется нестерпимым даже для постороннего человека, оказавшегося тут нечаянно. Но уверены ли мы, что сострадание является самым возвышенным из чувств? Думаю, есть нечто куда более высокое — признание полной человечности, достигнутой человеком. Эту полноту невозможно определить до конца, но одно вполне очевидно: ее бесполезно искать в благородных позах, в достоинстве, в гармонии жестов. Упрямый червь комизма разъест любые памятники. И тогда достаточно легкого дуновения, чтобы обратить их в прах. Напротив, полнота человечности не является результатом ни эвфемизма, ни цензуры. Ее главные ингредиенты — страдание и комизм. Они настолько перемешаны между собой, что их уже не распознать. В этом из всех известных форм жизни наша жизнь уникальна. Она сама по себе вызывает одновременно и смех, и слезы. И не так-то просто с точностью выявить причины того и другого. Образ этой непомерной, отчаявшейся, голодной женщины, попавшей в ловушку на пороге собственной кухни, если вдуматься, излучает какой-то внутренний свет, какую-то метафизическую уверенность — единственно возможную уверенность. Это настолько суровое наказание, что несет в себе, хранимое в своем же позоре, собственное искупление.