Читать «Держитесь подальше от театра» онлайн - страница 76

Выпив из кубка вина, прокуратор торжественно изрек:

– В честь праздника Пасхи великодушный кесарь император дарует презренную жизнь, – он сделал паузу, вызывающе посмотрел на Антипу и, скривив недовольно губы, произнес: – Варавве.

– Да здравствует кесарь! – трижды прокричали телохранители, выбросив вверх копья и значки.

Секретарь с улыбкой поклонился, и его лицо приобрело лукавое выражение.

В шестом часу солнце обычно еще ярко освещает благодатную землю, но сегодня оно как-то боязливо пряталось за наплывающие черные тучи, предвещая грозу.

Толпы зевак в разноцветных одеждах, жаждущих зрелищ, сильных, острых, даже самых бесстыдных и жестоких, стекались с узких улочек на широкую мостовую, по которой, в окружении римских солдат, истощенный телом и душой, с терновым венцом на голове, сгибаясь под тяжелым крестом, шел Назорей к месту своей казни, на Голгофу. Одни открыто радовались, безнаказанно отводили душу: «Распните его! Распните!», «Да здравствует царь Иудейский!», – кричали с издевкой. Другие с грустью наблюдали за происходящим. Многие женщины плакали и рыдали. Среди них время от времени Назорей различал измученное горем лицо Марии, которая следовала за ним на всем его тернистом пути к Голгофе.

Кровавые струйки от шипов терновника стекали по изможденному лицу Назорея, застили глаза, в которых навечно застыли: ночь, Гефсимания, одиночество, молитва, напряжение, предательство.

Шум разъяренной толпы и крики уже не имели значения. Сквозь кровавое марево он с трудом различил среди толпы отдельно стоящего человека в белом плаще, из-под которого выглядывали штаны с широкими лампасами. Он что-то показывал, а губы его беззвучно произносили какие-то слова. И уже проходя мимо, Назорей расслышал обрывки фраз: «…возьми… верши суд». Но сквозь шум толпы он услышал другой глас, небесный: «Се есть Сын Мой Возлюбленный!»

Потрескавшиеся губы дрожали. Он пытался что-то сказать, но послышался лишь хрип.

– Отче, я иду к Тебе, прими Сына Твоего.

Тяжелый крест, кровь по лицу, глазам, мучительная жажда и безжалостно палящее солнце.

В Гефсиманском саду, где обычно Назорей совершал молитвы, на большом камне под деревом сидел Иуда, угрюмый, сосредоточенный, измученный непрерывной борьбой с самим собой.

– Господи, господи! Разве я не любил его? Всегда угождал ему, угадывал все его мимолетные желания, а он, украдкой направляя свой мягкий взор, чего-то еще ожидал от меня, – слезы градом лились по его изможденному, бледному лицу.

Черные, зловещие тучи быстро затягивали небо. Вырывающаяся луна вздрогнула от оглушительного удара грома и, пронзенная огненным перстом взорвавшейся молнии, с хохотом раскололась на мелкие кусочки.

Сема вздрогнул и, словно раненый зверь, повалился на пол. Острая боль пронзила правую, затем левую руку.

– Больно, больно!

Нога одна, нога другая.

– Господи, господи! Как больно!

Иуда корчился, извивался, царапал ногтями грудь, лицо. Раскрытым ртом ловил потоки хлынувшего ливня. Дыхания не хватало.

– Гос-по-ди! За что?! Зачем ты сотворил этот скверный мир?