Читать «Мария Башкирцева. Дневник» онлайн - страница 353

Тогда-то все то, что надо затаить в себе и до чего никому дела нет… Вот оно, самое тяжелое мучение, самое унизительное. Потому что знаешь, чувствуешь, веришь сам, что ты – ничто.

Если бы это состояние продлилось, его нельзя было бы вынести.

1 апреля

Это состояние продолжается, а так как надо найти какой-нибудь исход, то я прихожу к следующему: а вдруг я ошибаюсь? Но от слез у меня болят глаза.

Мне говорят: да ведь вы же знаете, что номер имеет очень мало значения.

Да, но место, где помещена картина!

2 апреля

Была у Робера-Флери и с очень веселым видом спросила:

– Ну, как же прошла моя картина?

– Да, очень хорошо, потому что, когда дошла очередь до вашей картины, они сказали… не один или двое, но вся группа: «Послушайте, ведь это хорошо, второй номер!»

– Не может быть!

– Ну да, не думайте, пожалуйста, что я говорю это для вашего удовольствия; так было на самом деле. Тогда вотировали, и, если бы в тот день президентом не был тупица, вы получили бы второй номер. Вашу картину признали хорошей и приняли ее симпатично.

– У меня третий номер.

– Да, но это благодаря особому роду несчастья, просто неудача какая-то: вы должны были получить второй номер.

– Но какие недостатки они находят в картине?

– Никаких.

– Как никаких, значит, она недурна?

– Она хороша.

– Но в таком случае?

– В таком случае это несчастье, и все тут, в таком случае, если вы найдете какого-нибудь члена комиссии и попросите его, то вашу картину поместят на лучшем месте, так как она хороша.

– А вы?

– Я член, специально назначенный наблюдатель, чтобы соблюдались номера, но поверьте, если кто-нибудь из наших попросит, я ничего не скажу против того.

Была потом у Жулиана, который слегка подсмеивается над советами Робера-Флери и говорит, что я могу быть почти спокойна, и что он будет очень удивлен, если моя картина не будет переставлена, и что… В конце концов Робер-Флери сказал мне, что, по его мнению, я заслуживаю второго номера и что нравственно я его имею. Нравственно!!! И что, наконец, это было бы только справедливо.

А! Нет! Просить из милости того, что мне следует по справедливости, это слишком!

4 апреля

Конечно, выставка Бастьен-Лепажа блестяща, но выставлены почти все старые вещи.

Ему тридцать пять лет. Рафаэль умер тридцати шести, сделав больше. Но Рафаэль с двенадцати лет был окружен герцогинями и кардиналами, которые ласкали его и заставляли работать у великого Перуджини. Рафаэль пятнадцати лет делал такие копии своего учителя, что их было трудно отличить от оригинала, и с пятнадцати же лет был причислен к великим артистам. Затем, в громадных картинах, которые поражают нас и временем, которое они представляют, и своими качествами, в этих картинах вся черновая работа исполнена учениками, и во многих из этих картин Рафаэлю принадлежит только картон.

А Бастьен-Лепаж, чтобы существовать в Париже, должен был первое время сортировать на почте письма от трех до семи часов утра. Первую вещь он выставил, кажется, в 1869 году.

Одним словом, у него не было ни герцогинь, ни кардиналов, ни Перуджини. Кажется, он пришел в Париж лет пятнадцати-шестнадцати.