Читать «Девичье поле» онлайн - страница 34
Алексей Алексеевич Тихонов
— И я люблю, Лина. Я
Выражение лица Лины, казалось, осталось неизменным, с той же застывшей на нем печалью. Но уже в глазах появился огонёк. Она улыбнулась и сказала:
— Теперь моя очередь быть нескромной. Если не секрет, — кого, Наташа?
Наташа ответила, весёлая, ликующая, ответила тоном шутки, тоном фамильярного обращения с чем-то заветным, святым:
— Это не здесь, Лина! Там, у меня, в Париже! У меня ведь нет отечества. Он — француз. Нет, он — парижанин, он — гражданин мира. Он — художник, как и я. To есть не совсем, как я… то есть совсем не как я…
Она улыбнулась, рассмеялась и продолжала:
— Он большой художник. Он мой учитель… нет, не учитель — наставник. Он мой проводник, Лина. Туда, в высь, Лина, — к мечте, сестра!.. Я страшно люблю его.
Наташа говорила так быстро, с таким подъёмом чувства, что теперь на мгновение остановилась, чтобы набрать воздуха в грудь, и потом несколько спокойнее сказала:
— Любя Париж, я всё-таки как-то не люблю французов… то есть не то что не люблю, а так, в громадном большинстве они все как-то не соответствуют моему славянскому духу. А мой Анри — он не француз… я говорю тебе, он — гражданин мира. Он… Ну, словом, он — мой Анри! Если б ты видела его, ты бы сказала, что его нельзя не любить.
— Вот это — любовь! — восторженно произнесла Лина, теперь уже не печальная, а с лицом, помолодевшим так, что, казалось, между ней и Наташей не было разницы пяти больших лет, которые кладут в этом возрасте свой заметный отпечаток.
— Вот это — любовь! — повторила она. — Я не спрашиваю, брюнет он, блондин, красив, молод, — я говорю тебе, Наташа: я любовь понимаю, и именно так, как она выражается сейчас в твоих словах. Тут твоя душа любит его душу. Тут нет вопроса — мал или велик нос или рот. Тут любовь! Никого нет дороже на свете. Счастливица ты, Наташа. Любить человека, с которым одна общая цель в жизни, одни надежды, одна радость, творчество! Дай мне это, Наташа. Дай! — возьми, где хочешь, дай!
Лина обнимала теперь ноги Наташи и через одеяло целовала её колени. Наташа схватила руками её голову, целовала её волосы.
— Милая, дорогая Лина! Да ведь вот же, любишь ты Николая Николаевича. Вы живёте тут бок о бок…
— А он — любит тебя!..
— Да нет же, Лина, полно. Все это пустое! Вы с ним тоже у одного дела… Ты должна быть ему дорога, потому что вас сближает общность интересов.
На лице Лины появилось опять выражение тоски, печали.
И она, опять с глубокой грустью, произнесла:
— Наташа, Наташа! Какая общность интересов!.. Он потому и любит тебя, что, вероятно, так же рвётся, как и все мы, от этих интересов к другим… к Богу. Я это понимаю. Я по крайней мере так думаю.
Наташа, в раздумье, некоторое время молчала. Потом, точно ощупью стараясь разобраться в неясном и для неё положении, заговорила медленно и с остановками:
— А знаешь, Лина, право, мне кажется, что в конце концов дело не в профессии. Дело не в том, чем человек занят, — дело в жизни его-души. О, сколько я знаю художников, хороших, — и всё-таки… вот ты не удовлетворилась бы ими. Дело не в профессии. Ты говоришь, что Николай Николаевич… что его влечёт ко мне — потому, говоришь ты, что я необыденная. А ты-то разве обыденная?.. Ну, я пишу картины, ну, я стремлюсь создать что-то, но… ты только не видишь этого, а ведь я такая же раба своего… ну, осмелюсь сказать, ремесла… Ведь и искусство в известной степени ремесло, — и у него есть своя чёрная работа: все это придумывание, какой краской передать то или другое моё настроение. Это тоже скучно, Лина. А и у тебя разве нет минут радости: общение с природой, рождение цветка, рождение всего того, что вокруг тебя живёт. Ты