Читать «Мы не должны были так жить!» онлайн - страница 372

ЯНОУХ: Давай сейчас вернёмся в 30-е годы, к политическим процессам, казням, к судьбам твоих знакомых и родственников, которые бесследно исчезали точно так, как это описал Оруэлл в романе «1984». Ты лучше всё это видел, чем твои соратники, ведь ты был на Западе, где уже начали писать об этих событиях. Я хотел бы понять, как могли возникнуть подобное ослепление и такая вера членов партии – или, если ты хочешь, я сформулирую вопрос по-другому: откуда такая способность режима затушевать этот ужасный террор или сделать его приемлемым для сторонников режима?

КОЛЬМАН: Конечно, я сам много раз пытался разобраться в этом. Когда были арестованы мой лучший друг, математик Валентин Иванович Хотимский, уже упомянутый мною брат моей первой жены, Владимир Иванов, и мой брат Рудольф, я всякий раз говорил себе: это ужасная ошибка – по пословице – лес рубят, щепки летят. Мы окружены врагами, которые затесались в наши ряды и своими ложными доносами стремятся уничтожить лучших. И что ошибка скоро прояснится. Но когда во время показательных процессов также и Владимир Иванов, которого я близко знал, признался, как и многие другие, что он был агентом-провокатором охранки и что он боролся против партии, я был, конечно, поражён. Я не сомневался в честности его показаний и процессов вообще. Я скорее стал сомневаться в моей собственной способности разоблачить тех людей, которые смогли так умело выдавать себя за настоящих революционеров.

Ты должен понимать, что давление общественного мнения всегда и повсюду очень мощное, а в условиях диктатуры оно просто непреодолимо. С начала 30-х годов, а точнее сказать, с 1937 года – а может быть уже на несколько лет раньше – мы все жили в постоянном страхе. И чем дольше человек был в партии, чем выше была занимаемая им должность, тем чудовищнее становился страх. Кирсанова, жена известного старого большевика и партийного историка Емельяна Ярославского, рассказывала мне, что её муж и она тогда сидели на упакованных чемоданах и каждую ночь ожидали ареста. Этот страх давил так, что не то, что высказываться, но даже самому себе нельзя было признаться, что в стране царит разгул преступного насилия и лжи.

Но это был не только физический страх за свою жизнь и жизнь своих близких. Это был также страх потерять веру в идеалы, служившие содержанием всей жизни; идеалы, за которые мы боролись, за которые мы испытывали страдания. Ведь если бы мы их потеряем, что же тогда останется? Зияющая пустота. Как фетиш у нас перед глазами был не отдельный человек, а партия как таковая, как абстракция, которая стоит над человеком; и она была непогрешима; её пропаганда всегда была верной; а то, что писалось о московских процессах за рубежом, было ничего кроме подлой клеветы. Именно так, а не иначе я видел всё это, и моя тогдашняя упрощенная установка – всё, что у нас происходит, хорошо и правильно; все, что происходит у них (капиталистов), плохо и лживо… была мне оправданием.