Читать «Мы не должны были так жить!» онлайн - страница 351

Мой путь к социализму был немного сложным. Мой отец был чешским националистом, активным членом партии Крамаржа, так называемых младочехов; моя мать и бабушка по материнской линии были приверженцами иудаизма. Начальная и средняя школы воспитывали меня в духе чешского национализма, привили мне симпатию к освободительной борьбе чехов против германизации и против порабощения австро-венгерской монархией Габсбургов. Я любил чешскую литературу и до сегодняшнего дня помню немало стихотворений таких борцов за свободу, как Гавличек или Безруч.

Но потом в 1899–1900 годах австрийская реакционная юстиция устроила антисемитский процесс, на котором бедный еврейский торговец Л. Хильснер был обвинен в «ритуальном убийстве», и это стало, насколько я помню, первым импульсом, разбудившим во мне еврейское национальное самосознание. Постепенно я пришел к пониманию того, что евреи несравненно более, чем чехи, угнетенный и повсюду преследуемый народ, и мой юношеский восторг романтикой освободительной борьбы теперь принадлежал не чешскому, а еврейскому народу. В то время среди евреев Богемии было популярным течение ассимиляции – считать себя чехами еврейской религии, и я презирал их, как ничтожных оппортунистов. Разумеется, тогда я, 16-летний юноша, не мог знать главный аргумент против ассимиляции (и, как я теперь считаю, не знали этого ни Маркс, ни Ленин, поэтому их позиция по еврейскому вопросу была ошибочной), а именно: для ассимиляции нужна добрая воля обеих сторон, не только тех, кто хотел ассимилироваться, но также и тех, с кем они хотели ассимилироваться. Это аргумент, получивший подтверждение в страшном факте уничтожения евреев Западной Европы, которые уже не считали себя евреями.

Такое колебание между двумя национальными самосознаниями – чешским и еврейским – позднее привело меня, как бы странно это не звучало, к интернационализму. Но сначала во мне укрепилось еврейское самосознание (национальное, ни в коем случае не религиозное, веру в Бога я потерял уже в раннем детстве). Я начал изучать иврит, проникся симпатией не только к сионистским идеям Герцля, но даже к пансемитским идеям единства обоих родственных народов, арабов и евреев, и начал изучать также арабский язык. Большое впечатление произвели на меня стихи Морриса Розенфельда, которые я сначала прочитал в переводе выдающегося чешского поэта Врхлицкий, а уже позднее в оригинале.

Как это бывает во многих семьях, у моих родителей не всегда было полное взаимопонимание. Бывали и ссоры, мелкие стычки, и я всегда принимал сторону матери. Это наверняка и привело к тому, что со временем еврейское самосознание перебороло во мне чешское.

Ну а теперь, дорогой Франта, ты должен учесть общую атмосферу в Праге того времени – перед Первой мировой войной. Не менее трети городского населения составляли немцы; часто дело доходило до потасовок между студентами немецкой и чешской частей Карлова университета. Вообще говоря, в этом «лоскутном государстве», где дюжина национальностей жили, «как кошка с собакой», и регулярно дело доходило до провокаций, национальный вопрос вызывал в каждом более или менее порядочном человеке естественное сопротивление.