Читать «Парижские подробности, или Неуловимый Париж» онлайн - страница 54
Михаил Герман
Площадь Согласия, залитая кровью «бальная зала» Парижа, она ничего не забыла.
Тогда я постоянно возвращался к страницам Анатоля Франса, навсегда оставшихся в памяти. Если бы я не прочел и не полюбил его «Остров пингвинов», я бы, наверное, пройдя в июне 1989 года через Тюильри, так и остался в тягостной растерянности. Умение писателя смеяться решительно надо всем, даже над историей, стало для меня уроком свободы, вольного дыхания. Но ведь тот же Франс написал и эту грозную фразу: «Солнце термидора садилось в кровавый пурпур…» Правда, в другом романе – «Боги жаждут».
Набережная Малаке
В Париже мне всегда хочется вернуться на набережную Малаке. Там, неподалеку от Института и почти на месте пустыря Пре-о-Клер, памятного по роману Мериме, на этой самой набережной Анатоль Франс родился и жил. Встречались, перекрещивались, сливались имена. Оживала обыденность Парижа и конца 1850-х годов, увиденная словно бы одновременно и глазами стареющего мудреца, пишущего о своем детстве, и маленького Пьера Нозьера (
Вселенная простиралась для меня всего лишь до пределов набережной Малаке, где я увидел свет… ‹…› С упоением вдыхал я и воздух, овевающий эту область красоты и славы: Тюильри, Лувр, дворец Мазарини. Когда мне было пять лет, я еще плохо знал ту часть света, которая лежала позади Лувра, на правом берегу Сены. Левый берег я знал лучше, ибо жил там. И доходил до конца улицы Малых Августинцев и был уверен, что вселенная кончается тут. ‹…› Я полагал, что набережная Малаке, где находилась моя комната, является центром вселенной (Пьер Нозьер).
Я был готов считать эту набережную центром вселенной, еще не видав ее. Но и теперь, выходя к Сене с улицы Бонапарта, я смотрю налево, где в угловом доме, присоединенном теперь к Академии художеств, жил будущий автор «Острова пингвинов», да и любимый его герой, застенчивый, восторженный и печальный мудрец академик Сильвестр Боннар. И мне до сих пор кажется совершенно естественным суждение маленького Пьера:
Лувр и Тюильри, простиравшиеся передо мной, были для меня загадкой. Я не мог представить себе, что эти дворцы были созданиями рук обыкновенных каменщиков, а вместе с тем мое понимание мира уже не допускало мысли, что такие чертоги могли возникнуть по волшебству. Путем долгих размышлений я пришел к выводу, что эти дворцы воздвигнуты прелестными дамами и блистательными кавалерами, разодетыми в бархат, атлас, кружева, людьми, чьи одежды расшиты были золотом, драгоценными камнями, а шляпы украшены страусовыми перьями.
Ну прямо детские мои мечтания о принцах…
Франс для меня – тот самый утонченный, скептический и вместе с тем добросердечный писатель и человек, в котором мне видится некий идеал настоящего ителлектуала-француза, воплощение «острого галльского смысла»; я любил и люблю его книги, соединившие тепло души, холод ума и ироничную точность пера, исполненные глубоких мыслей и блестящей эрудиции; он писал и о детстве, о почти младенческом и влюбленном восторженном восприятии Парижа. Он умел смеяться над тем, что любил, любил то, над чем смеялся; написал лучший в мире роман о ревности («Красная лилия»). И вне всякого сомнения, лучший в мире роман о революции – «Боги жаждут». Меня восхищало все в нем: как он жил, писал, думал.
