Читать «Четыре встречи» онлайн - страница 26

Встреча вторая. Глава 11. Рутина

Судьба судьбой, а рутину в сторону не отложишь, — ей ежедневная пища нужна: время, силы, задачи, и лучше, чтобы все катилось ровно, без сбоев. Однообразие скучновато, но экономит… — да кто его знает, что оно там экономит! Алексей старался жить привычно, обыденно, как всегда, но душа была не на месте. Марина снова пропала. Как приехали из Энска, так и не виделись. Он придумывал себе дела в ее отделе, высматривал высокую фигурку на просторах заводской территории, поджидал в проходной, у аллейки, у входа в институт. Тщетно.

Ходили слухи, что она уволилась, тихо, быстро, чуть ли ни тайком. Почему, — точно никто не знал, говорили «по семейным обстоятельствам».

Оставалось только гадать, зачем была эта встреча: что он должен был понять, почувствовать, и сбылось ли предначертание. Порой казалось, что все случилось, а он не понял, в чем это «все». Порой разгоралась надежда, что ничего еще не произошло, а значит, они снова встретятся. Когда-нибудь. А пока… Пока он слушал пошловатые анекдоты жены, восхищался благородностью и смелостью ищущих женских натур, мучаясь от аллергии на косметику, или засиживался допоздна в дебрях металлических шкафов.

Часть третья. Встреча третья

Встреча третья. Глава 12. Васильевский остров

«Ни страны, ни погоста не хочу выбирать,

На Васильевский остров я приду умирать»,

— то-то, что умирать. Поцелованные Богом часто пророчествуют, не замечая того, и не каждому эти пророчества понятны, и не на всех сбываются. На Марине сбылось: жить ей, действительно, не хотелось.

И дело было не в коммуналке (к которой не сразу привыкнешь после отдельной квартиры), не во мраке и сырости нового жилища (с окнами во двор-колодец, вернее, на помойку и чужие окна), не в смраде запустения и всеразъедающей безбытности (из черного бугристого потолка угрожающе торчали крючья арматурин и клочья проводов, по периметру зияли обглоданные сквозняками щели, а стены бетонным распадом сползали на почерневший, искореженный влажностью, холодом и плесенью деревянный пол) и даже не в обрушившейся вдруг нищете.

Дело в том, что как ни утверждалась Мрыська в дочерних чувствах, как ни укреплялась в надежде, что Варвара Владимировна однажды заметит эти самые чувства, как ни положила себе защищать, если не близость, то хотя бы самую возможность этой близости, — об одном забыла: Варвара Владимировна, как любой другой человек, и путь, и попутчиков сама выбирать вольна. Захотелось ей новой жизни, жизни мыслителя и литератора в стороне от цивилизации, в особняке-имении: вот беседка, зеленью увитая, вот круглый стол, уставлен-украшен (а снаружи дождик сыплет, сирень клубится)… И она, — фигурка точеная, осанка царственная, на изящных плечиках тяжелая, с длинной бахромой, шаль, — письмо пишет или с известными людьми о высоком беседует. А там и журналисты узнают, репортеры понаедут, уже слышались ей восхищенные шепоты знакомых: «неужто наша Барбара?». И никто-никто ее, Варвару Владимировну, раздражать не будет (Мрыська сама тут как-нибудь! Молодая, ушлая, — что с ней станется?)… Ради такой жизни и квартиры не жаль. Анны Ивановны, единственной, умевшей обуздать характер дочери, — в живых уже не было, с Мариной договариваться — только медлить, да и поймет ли: глазами лупать начнет, неровен час, — за матерью увяжется… Вот и пришлось Варваре Владимировне действовать быстро, тихо, иногда в убыток себе: элитную квартиру по дешевке отдать, риэлтору с лишком заплатить (за скорость и чтоб разборки с Мариной на себя взял), — но уж деньги от сделки Варвара Владимировна все себе взяла (чтоб никакие мелочи от высших материй отвлечь не могли); подгадала день и время отъезда, чтоб Мрыськи дома не было; проследила, чтоб рабочие все-все от мебельной стенки до карандашных обломков загрузили, и отправилась к новой жизни на новеньком BMW в сопровождении кавалькады грузовиков.