Читать «Державный» онлайн - страница 390

   — В последний раз спрашиваем тебя, Тимофей, отказываешься ли ты от произнесённой тобой анафемы?

   — Нет! Анафема! Анафема! — кричал уже не один Штефан, кричали все катагоги, с трепетом ожидая окончательной расправы над чучелом, чтобы затем предаться всеобщему блуду.

   — Так умри же, проклятый Тимофей-Иоанн! — закричал катарх Шольом и с наслаждением воткнул копьецо туда, где на груди у чучела алой краской изображалось сердце. — И пусть погибнет и развеется всё проклятое семя твоё! — Он оторвал тряпичные уд и мошонку, слабо пришитые у чучела между ног, и бросил их в пламя костра.

   — Э-э-э-во-э-э-э!!! — возопили все катагоги, бросаясь на исколотое чучело. — Рентум торментум! Рви и терзай!

В несколько мгновений сшитое из козлиной шкуры изображение Тимофея было разорвано, изнутри высыпалась солома, и все вместе — кожа и внутренности — полетело в огонь.

   — Гори! Гори, Тимофей-Иоанн! И пусть дотла сгорит твоя благоверная столица! — скрипел зубами катарх Шольом, глядя, как корчатся в огне ошмётки несчастного чучела. В мозгу у него вспыхнуло так же ярко, как в этом костре, он увидел горящий город, падающие храмы, увидел, как корчится в страшных муках ненавистный враг — человек, доверием и благосклонностью которого Шольом пользовался всю свою жизнь, но которого он так и не смог отвратить от глупой веры в Божественную суть Назаретянина и в триединство Бога небесного, которого нет и не может быть. Обида на него была столь велика, будто он, и никто иной, виноват в том, что Шольом чувствовал в себе страшную, смрадную и чёрную пустоту, от которой порой становилось так тоскливо — хоть сам полезай в костёр.

Но о тоске и пустоте ему сейчас не хотелось думать. Он поспешил отыскать ту, которую наметил первой, схватил её, повернул к себе лицом, сорвал с неё лисью личину, впился в губы крепким поцелуем, потом потащил за руку туда — в пещеру.

   — Идём, Рока, идём скорее, идём!

Она послушно следовала за ним, одновременно оглядываясь на одного из богомулов-болгар, наряженного козлом. Он шёл за ней, не отставая, и Шольом видел, как он похлопывает Року по заднице. Очутившись в пещере, где было тепло, даже жарко, катарх Шольом и болгарин вдвоём принялись срывать с Роки одежду.

Мадьярка Рока оказалась необыкновенно хороша, и Шольом задыхался и сходил с ума от пронзительного наслаждения. Болгарин через некоторое время куда-то исчез, и катарх остался с Рокой вдвоём, долго, непередаваемо долго не остывая и не останавливаясь в сладостном радении.

   — Рока! Рока! Рока! Как ты хороша, зима моя! Это бред, что лучшее время — весна. Зима — вот время страстей человеческих. Ох!.. У меня сейчас грудь распахнётся! Зима! Зима! Зима! Когда холодно и нужно делать всё, чтобы согреться. И юность... ох!., юность — нелепая и глупая пора. Только в возрасте зимы человек становится поистине сладострастным. Пойдём со мной! Рока... Рока...

Он вдруг и впрямь почувствовал, как в груди его, там, где сердце, стало раздвигаться и зиять чёрное отверстие, открывающее бесконечный путь в пустоту его бездонной души. Он хватался ладонью за грудь, и ему казалось, он и в самом деле нащупывает дыру.