Читать «Ремесленники. Дорога в длинный день. Не говори, что любишь: Повести» онлайн - страница 174

Генка молчал и тем еще больше раздражал Андрея: Генке что, в акте проходит как свидетель, дедка не задевал; с него как с гуся вода.

— Поможешь завтра? — неприязненно спросил Андрей.

— Завтра воскресенье, можно, — согласился Генка.

Крыльцо Шумаков делал не одну неделю: у Павлычева разъело губу — приказывал выбрасывать старые бревна, доски, заменять новыми. Шумакову деваться было некуда, подчинялся безропотно.

Когда все закончил, сказал Павлычеву:

— Принимай, дед, работу и ставь литру. На совесть старался.

— Хватит с тебя и половинки, — ответил Павлычев. Он с недоверием разглядывал рябое от свежих заплат крыльцо. — Красить когда будешь?

— Что?! — в ярости изумился Шумаков. — Так тебе еще и красить. А хошь, все порушу заново? Все раскидаю по бревнышку, по дощечке? Ну?..

— Андрюха ты, Андрюха, — с укоризной сказал дед. Помолчал, пожевал губами и внезапно повысил голос: — Выродок ты, Андрюха! Сосунком тебя знавал, дружбу с батькой твоим водили. Батька-то хотел, чтобы ты стоющим был, говорил: «Андрюха будет у меня стоющим». Ан ошибся Андрей Степаныч, родитель… Не в пример ему, бутылки только у тебя в голове.

— Ты мово батьку не трожь, — разозленно сказал Шумаков. — Батька сам по себе… А красить твою хоромину я не обязан. И с окончанием работы ты должен меня уважить. Смотри, дед, попросишь Андрюху-тракториста, услышишь, что он ответит. Сено я тебе привозил?

— Привозил, — подтвердил Павлычев, сбавив тон.

— То-то! Теперь вспомни, как разошлись. Заплатил ты мне? Вспомни, что сказал? Ты думаешь, я ехал к тебе крыльцо своротить? Больно нужно в г… мараться. За должком ехал, а ошибся маленько, так с кем не бывает. Ладно, прощай! И помни!

Обозленность Шумакова обеспокоила дедка: только безмозглый идиот ссорится с колхозным трактористом.

— Дуролом ты, дуролом, — ласково сказал Павлычев. — Спуста на людей кидаешься. Пойдем в дом…

Угощение было хорошее — старалась Павлычиха. Потчевала жареным мясом с картошкой, пирогами с грибной начинкой, сама подливала из бутылки. Разомлев от еды и выпитого, откинулся Шумаков на спинку деревянного дивана, закурил.

— Заявление на меня писал? — добродушно спросил он дедка и сам себе ответил: — Писал, старая зануда. Возврати, как не соответствующее настоящему положению… И от себя заявление пиши: так, мол, и так, я, старый хрен, никаких вопросов к Андрею Шумакову больше не имею.

— Это можно, — согласился Павлычев. Достал с полки из-под коробки репродуктора тетрадку. К ней привязан за ниточку огрызок карандаша. Вынул из тетрадки акт, составленный охотниками, подал. Подрагивали усмешливо седые брови, когда наблюдал, с каким остервенением рвет Андрей бумажку, комкает в кулаке клочки. Потом стал писать на чистом листке, мусоля в блеклых гyбах карандашный грифель. Обдумывал каждое слово.

Андрей принял написанное, прочел, и глаза его округлились.

— Ты что накарябал, старая перечница?

— А что? — невинно спросил дед.

— «Что»! — обозлился Андрей. — Он еще спрашивает «что»!

В записке стояло:

«Так как после преступления за Андреем, сыном моего друга Андрея Степановича Шумакова, преступного ничего не замечалось, пускай идет домой с миром, а что на будущее никаких вопросов к нему, Андрею, не имею, об этом будет разговор после, потому как высказал он угрозы словом „помни“. Может, он опять своротит крыльцо набок или сделает еще чего хуже. Подписался Семен Алексеевич Павлычев».