Читать «Под чужим небом» онлайн - страница 50

В начале тридцать восьмого года Гомбо Халзанова арестовали как участника троцкистской организации. Платона, тогда студента третьего курса, исключили из института. Больше года он жил у Тарова. Ермак Дионисович даже мысли не мог допустить, что когда-нибудь Платон Халзанов сыграет зловещую роль в его жизни...

Шли годы. Вынужденное бездействие все больше тяготило Тарова. Казалось, о нем забыли и Центр, и японцы...

Сообщение Совинформбюро о вероломном нападении фашистов на русскую землю опалило душу Тарова.

Двадцать третьего июня, на второй день войны, он пришел в Управление Наркомата государственной безопасности с заявлением, в котором просил направить его в Маньчжурию с соответствующим заданием в интересах защиты Родины.

Заявление послали в Москву, высказав свои соображения. Центр поддержал просьбу Тарова и предложения руководства Управления. Затем был утвержден план подготовки закордонного мероприятия. Самым важным его разделом являлась легенда. Выдвигалось и обсуждалось два варианта. Первый: после ареста Цэвэна и других агентов Таров будто бы жил на нелегальном положении и, улучив подходящий момент, ушел в Маньчжурию. Второй: якобы был арестован органами НКВД, отбывал наказание в колонии, откуда удалось бежать и перейти государственную границу. Остановились на последнем варианте. В основу легенды положено подлинное событие, которое должно было заставить японцев поверить Тарову.

Летом тридцать восьмого года японская разведка перебросила в Советский Союз агента Ли Хан-фу. Он был задержан при переходе границы. Во время обыска у него обнаружено письмо на имя Тарова от подполковника Тосихидэ. Ли Хан-фу показал, что он шел на связь к Тарову с заданием от Харбинской японской военной миссии.

На допросах у японцев Таров расскажет, что причиной ареста будто бы послужило предательство агента, посланного к нему на связь. Это будет убедительно, японцы знают, что Ли Хан-фу не вернулся.

Этот вариант был предпочтительнее первого еще и потому, что Таров, переброшенный в СССР в тридцать втором году под видом реэмигранта, не мог, конечно, проживать на нелегальном положении

Чтобы ознакомиться с режимом, с условиями содержания заключенных, Таров побывал в исправительно-трудовой колонии.

Наступил день, когда Таров простился со своим городом. До пограничного поселка его сопровождал работник наркомата. Они ехали в купе полупустого вагона, настроение, как всегда при расставании, было грустным.

— Есть у меня, Максим Андреевич, одна сердечная тайна. Хочу открыться перед вами... — Ермак Дионисович помолчал, скручивая цигарку. Он волновался. — Полюбил я здесь молодую женщину. Пожилой человек, скажете, а влюбился... Мне сорок шесть, ей — двадцать восемь. Разница, как видите, немалая.

Недавно мы с Верой — ее Верой зовут — были в одной компании... Я провожал ее. С того вечера потерял покой. В прошлую субботу она заходила ко мне. Я оказал Вере, что меня призывают в армию. И все. Не посмел открыть своих чувств.

Все воскресенье томился: думал, надо было сказать. Ну, и пошел к ней с твердой решимостью объясниться. Дома были мать, брат-студент. Накрыли стол, посидели. Когда настало время, мы вышли: я, Вера и ее брат. Постояли у калитки, я ушел, так ничего и не сказав... Вот ведь как получается: Семенова не убоялся, японцев не убоялся, а тут — на тебе, испугался. Ладно, вернусь оттуда — займусь своими сердечными делами, — грустно пошутил Ермак Дионисович. — Если же не вернусь, позаботьтесь о ней, Максим Андреевич. Очень прошу вас: она самый дорогой человек для меня... Но теперь, однако, обо всем доложил, не утаил ничего...