Читать «На небесном дне» онлайн - страница 10
Олег Хлебников
шёл Он – дедок с седою бородой,
точнее – сизой. И в своём лукошке
нёс три картошки с пасеки домой.
Он шёл один под солнцем распалённым,
хлебнувший истины провинциал, —
по этим выжженным, жёлто-зелёным
холмам – и ничего не прорицал.
Он слышал раньше всё, что скажут люди,
собравшиеся во дворе его.
Что им ответить – он не знал по сути.
Не мог он им ответить ничего.
«Раздам, чего, медок-то этот, – думал, —
съедят! Тут, если б с каждым – самому!..
Сын, что ли, там у этой?..» Ветер дунул.
«Вот бы дождя!» – представилось ему.
Стояли часовые кипарисы
перед литой оградою двора.
Уже готовы были испариться
под ними тени…
– Чёртова жара! —
И больше он не скажет нам ни слова,
Лука, плутишка, старый человек,
с лукошком, бородёнкой, – бестолково
над микроскопом проморгавший век.
Сам ни семьи, ни сына не наживший —
словно не живший!..
Часть третья
Примеривал их судьбы на себя
(держал в уме, что Слово – вот лекарство),
судил, рядил в тряпьё – и, не скорбя,
на время оставлял и на пространство
намеренное – ну их! Или так:
пусть мучаются, если заслужили,
а сам не друг ты им, но и не враг —
одна и связь: одновременно жили
в пространстве том… Примеривал семь раз,
не жмёт ли где, не слишком ли свободно
в той или в этой шкуре… И, смирясь,
решал в своей остаться – пусть не модно,
пускай не по сезону, что теперь
на том дворе, где нет тысячелетий,
а только года три стоят и в дверь
стучатся, и собой пейзажик летний
являют: закопчённое окно,
как будто впрямь Америку, открыли,
а за окном виднеется одно —
бугор, дорога и до неба пыли!
И если кто-то смотрит в телескоп
на это, кроме рока, тьмы, металла —
что видит? Что всемирный был потоп
совсем недавно – суши слишком мало.
И пыль над ней – как будто табуны
спасались от беды. И ясно сверху
уголья городов ему видны
и чёрный дым от них, разъевший сферу
хрустальную. И – никаких границ.
И к Риму Третьему Париж поближе,
чем Павлодар-второй… И только лиц
не разглядеть. Но опускаться ниже
не стоит. Лучше свитком свет свернуть —
и вот уже мы все как на ладони:
и эта… как её?.. – осталась суть
одна – в ней что-то галочье, воронье,
цыганское. А кто же не прощал
обман цыганке – наглый да в угоду
обманутым? Кого же не прельщал
соблазн взглянуть в грядущее как в воду,
пусть даже мутную? Кто не ловил
в водице мутной золотую рыбку?..
И этот, что сынка не пощадил,
отец родной с отеческой улыбкой,
знакомой всем до дрожи, до ре – ми —
фа – соль – горох – Царь – Бог – Иван Четвёртый —
Пётр Первый!.. От верёвки да тюрьмы
монаршья власть… И страшен даже мёртвый.
И тот… И та… И старец-травяник,
целитель, всё-то лечит, всё-то учит:
что пить, что есть. И чем это старик
плох – не пойму! Сам никого не мучит,
единственное – продлевает чуть
страданья. Ну а разве это плохо?
Там в тонком мире смогут отдохнуть.
Тут в тонком мире вечно жди подвоха…
Но о себе ты позабыл. Так вот,
твоя как раз не по сезону шкура:
без лишаёв лишений и невзгод
и нафталином провоняла, дура.
Никем не бит, не тронул никого,
не спас (себя бы хоть – и то довольно),
и ощущал тупое торжество,
когда вдруг видел, что другому больно
не меньше, чем тебе, – от тех же, тех