Читать «Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина» онлайн - страница 79

Пушкин написал слово латинскими буквами, но оно давно было русифицировано (см., например, «Сын Отечества», 1814, с. 128) как «бифстекс», единственное число; позднее, под немецким влиянием, стало «бифштексом». Обслуживание в ресторане при Пушкине стоило четверть рубля, в то время как годовая подписка на еженедельный журнал обходилась в тридцать рублей.

⁹ Шампанской [вместо «Шампанского»] обливать бутылкой. Здесь я сохранил в переводе неудачную пушкинскую грамматику. Употреблено в смысле: «запивать шампанским».

В 1818 г., согласно Николаю Полевому («Московский Телеграф», ч. 34, № 14 [1830], с. 229), из Франции было завезено 158 804 бутылки шампанского на сумму 1 228 579 рублей и 374 678 бутылок — в 1824 г.

¹⁴ брань, и саблю, и свинец. Эта строка раздражает своей неясностью. Что именно разлюбил Онегин? «Брань», подразумевающая собственно войну, может заставить предположить, что около 1815 г. Онегин, как многие другие щеголи его времени, был на действительной службе в армии; однако наиболее вероятно, что отсылка сделана к одному сражению, как следует из чтения рукописи; но (имея в виду дальнейшее поведение Онегина, глава Шестая) было бы крайне важно интерпретировать это в более ясных терминах дуэльного опыта Онегина.

«Саблю и свинец» — галлицизм: «le sabre et le plomb». Ирландец 1800-х годов сказал бы: «эфес и ствол».

Сэр Джоуна Баррингтон в «Очерках моего времени» (1827), II, 6–7, пишет: «Около 1777 г. „огнепожиратели“ [дуэлянты] пользовались в Ирландии большой известностью. Ни один молодой человек не мог считать, что закончил свое образование до тех пор, пока не обменялся выстрелами с кем-либо из своих знакомых. Первыми двумя вопросами, которые всегда задавались в отношении респектабельности молодого человека… были „Какого он роду?“ [и] „Он стрелялся?“» На с. 10–14 этой книги даны двадцать семь правил рукописного кодекса чести, принятых в Клонмелле (см. также коммент. к главе Шестой, XXIX–XXX о дуэлях).

Пушкин упомянут как один из «благородных господ… приглашавших к себе для упражнения в любимом искусстве» известного бретёра О. Гризье, жившего в России во времена Николая I («Заметки о [Огюстене] Гризье» Роже де Бовуара, в кн.: «Оружие и дуэль» А. Гризье, Париж, 1847).

XXXVIII

   Недугъ, котораго причину    Давно бы отыскать пора,    Подобный Англійскому сплину,   Короче: Русская хандра    Имъ овладѣла по немногу;    Онъ застрѣлиться, слава Богу,    Попробовать не захотѣлъ:   Но къ жизни вовсе охладѣлъ.    Какъ Child-Horald, угрюмый, томный    Въ гостиныхъ появлялся онъ;    Ни сплетни свѣта, ни бостонъ,  Ни милый взглядъ, ни вздохъ нескромный,    Ничто не трогало его,    Не замѣчалъ онъ ничего.

^1–2 Недуг, которого причину / Давно бы отыскать пора. Этой темой русские критики занимались с огромным рвением, поэтому за дюжину десятилетий накопилась масса самых скучных комментариев, которые когда-либо были известны цивилизованному человеку. Изобрели даже специальный термин для тоски Онегина («онегинство»), тысячи страниц были посвящены ему как «типу» того или иного (т. е. «лишнего человека» или метафизического «денди» и т. д.). Бродский (1950), стоя на демагогической трибуне, доставшейся ему, спустя столетие, от Белинского, Герцена и других, провозгласил, что причина «болезни» Онегина — «деспотический строй» царской России.