Читать «Собрание сочинений. Т. 3. Гражданская лирика и поэмы» онлайн - страница 117

Калужское шоссе

Занесена по грудь Россия снеговая — царицын санный путь, дорога столбовая в леса, леса, леса уходит, прорезаясь… Лишь промелькнет лиса, да вдруг присядет заяц, а то — глаза протри — из-за худых избенок вдруг свистнет пальца в три сам Соловей-разбойник, а то — простой народ начнет сгибаться в пояс, — шлет вестовых вперед императрицын поезд. Она — при всем дворе, две гренадерских роты, вот — вензеля карет горят от позолоты. На три версты — парча, да соболя, да бархат, тюрбаны арапчат, флажки на алебардах. Вот виден он с холма, где путь уже проторен, вот Матушка сама, ее возок просторен, салоп ее лилов, лицо, как жар, румяно, но это дар послов — французские румяна… За восемьдесят верст она к любимцу едет, с которым, полный звезд, граф Воронцов соседит. Вот первый поворот у башен необычных — баженовских ворот два кружева кирпичных, как два воротника венецианских дожей, но до конца — пока дворец еще не дожил. Царицу клонит спать, ей нужен крепкий кофий, до камелька — верст пять, не то что в Петергофе! А тут все снег да снег, сугробы да ухабы, от изразцов — да в мех, все мужики да бабы… Тут, будто о пенек, споткнулся конь усталый, и захрапел конек, и вся шестерка стала. Он мутно из-под шор глядит, дрожат колени… И облетело Двор монаршее веленье: «Конь царский пал. Ему воздвигнуть изваянье. „Коньково“ — дать сему селению названье». Повелено запрячь в возок коня другого, трубач несется вскачь — и позади Коньково. Темнеет путь лесной. Не зябнет ли царица? А может, за сосной ей самозванец мнится? То лес аль Третий Петр, исчезнувший куда-то, во мгле проводит смотр своих солдат брадатых?.. Но вот и Теплый Стан, где камелек теплится. Поднять дородный стан спешат помочь царице, и — в кресло! Без гостей! В тепле благоуханном подносят кофий ей в фарфоре богдыхана. А крепок он — зело! Арабским послан ханом. Тепло — зане село зовется Теплым Станом. Царица в кресле спит, да неспокоен отдых. Раскрыла рот. Висит монарший подбородок. Казачья борода ей снится, взгляд мужичий. Вольтера бы сюда, да не таков обычай. А бабам в избах жуть — ушли мужья и сваты, угнали чистить путь, велели взять лопаты, боятся конюхов в их чужеземных платьях, скорей бы петухов дождаться на полатях… Лишь утро — и пошли скрипеть возы и сани. Вот и Десну прошли овражными лесами, вот и века прошли, земной окутав глобус. …Ну вот, и мы сошли, покинув наш автобус. Калужское шоссе, волнистая равнина, тебя — в иной красе как не любить ревниво! И вас — как не любить, седые деревеньки! Вы скоро, может быть, исчезнете навеки… Уже покрыл бетон дороги подъездные, снимаются с окон наличники резные. И сколько снято крыш строителями — за год! В былую глушь и тишь ворвался Юго-Запад. И жаль, и хорошо! Пора прощаться с солнцем, последний петушок над слуховым оконцем, прощай, ты никогда навстречу к нам не выйдешь и новые года вовеки не увидишь! Зарылся в давний снег возок Екатерины, иным идет к весне калужский путь старинный. И там, где Теплый Стан, уже стоят пролеты огромного моста и реют вертолеты, а правнучка тех баб — с голубизной в ресницах — врезается в ухаб железною десницей. По десять этажей сюда, попарно строясь, дома идут уже, как в будущее — поезд! И около леска иного, молодого — написано: «Москва». Все заново, все ново!