Читать «Америка, Россия и Я» онлайн - страница 132

Двери всех кабинетов должны держаться неприкрытыми, — чтоб кто где не притаился с чемнибудь нехорошим — не отвлёкся бы от главного искания–поиска истины? нефти? газа? любви?

На столах — ни соринки, ни мусоринки, ни пылиночки, ни папочки — только деловое оборудование и блеск, идущий от поверхности стола.

Мебель и кабинеты распределены в зависимости от ранга и звания: залы с деревяннозеркальной мебелью, с мягкими стульями и громадными окнами — для начальников; комнаты с деревянной мебелью и окнами — для подначальников; комнаты без окон и с железной мебелью — для оставшихся. Для самых–самых главных — отдельный этаж, я там не была, туда специальный доступ: со вторичным запуском своей фотографии в дырку; но в приоткрытую щёлочку видела лежащие на полу коридора пушистые, услаждающие ноги ковры, чтобы они отдыхали от поднятия.

У меня был кабинет с железной мебелью, без окон — по моей должности.

Иерархическая лестница в «Эксоне» такая — представить почти невозможно; разнос, как у всего человечества, от моей позиции вниз ещё тридцать пять, и вверх триста пятьдесят две или чуть больше. У каждой позиции есть ещё определение — средний, старше среднего, наисреднейший; старший, старейший, наистарейший… По лестнице поднимаешься вместе с зарплатой к высшим формам обогащения и можно карабкаться до Эвереста, если хорошо ледорубом владеешь.

Месяцы первого года я сидела тихо и задумчиво в своём кабинете, стараясь скрывать своё неведение английского языка; но всё равно заметили, и меня отправили изучать английский язык в Rice University, за счёт времени и денег «Эксона», дополнительно обогащая аспирантов.

Начав изучать английский у философа-аспиранта Лесли, я быстро превратила изучение языка, что довольно часто бывает, в радость обсуждения «у нас» — «у вас». «Америка» — «Россия» (американское равнодушие ко вкусу, русское добродушие и коварство, как из подобного всегда, неизбежно получается подобное), добрались мы и до марксизма. Хотя я не выучила английского, но зато в ходе наших бесед внесла сомнение в «левосторонние» побуждения моего нового друга, который, в свою очередь, дал мне почувствовать, что в «нефилософской» стране есть философы.

Тем временем, когда у меня в лексиконе появились два–три английских слова, в «Эксоне» стали заводиться «наши» — эмигранты, и началось взятие научно–исследовательского центра. Добавлю к этому, что правительство «Эксона» внесло указ об укреплении моральности: жене и мужу в одном отделе нельзя работать, и меня перевели в отдел геофизики, где я не только по-английски, но и по–русски ничего не понимала.