Читать «Избранная проза и переписка» онлайн - страница 110
Алла Сергеевна Головина
АТТЕСТАТ ЗРЕЛОСТИ
Самый верный, самый назойливый кошмар всей жизни человека — это подготовка к экзаменам на аттестат зрелости — и провал. Человеку и под сорок лет может присниться такое: бомбы, большевики, подвал Чека и в нем — стол, покрытый зеленым сукном, за ним ревизор, два десятка преподавателей вокруг ревизора.
— Ученик Шульгин, — говорит директор, тасуя билеты, — потрудитесь взять билет.
На захватанной предыдущими поколениями картонке с одной стороны написано «32», а с другой — «Петр Великий и немецкая слобода. Дедушка русского флота. Астролябия Тиммермана. Азовский поход». И внизу вопрос по законоведению: «Какие бывают республики? Роль Лиги Наций».
Человек во сне обалдевает. Он говорит ревизору:
— Республики бывают непосредственные и посредственные — вместо «представительные».
Он говорит:
— В это время раздался горячий призыв президента Вильсона, и все человечество…
А над ухом у него старинная грубая песенка, уже не существующей нашей необыкновенной гимназии:
— Кто был Палацкий. — спрашивает ревизор-чех. — Кто был Карл-Яромир Маха? Как будет по-латыни: «Вот идет старик с птицей». И чем именно Катилина довел до красноречия Цицерона?
Сорокалетний ученик Шульгин во сне становится на колени.
— Пан профессор, — говорит он, — я все старое повторял, но не помню. Разрешите мне отвечать осенью.
Тут рушится потолок. Дико воют учителя, влетает фосфорная бомба, народ на улицах радуется, Шульгина привязывают к танку и ведут за блиндированным автомобилем ревизора.
Шульгин просыпается в поту, будит старшего сына и говорит ему:
— Уроки выучил? Что у вас из латыни завтра? Не сдашь башо — убью.
* * *
Экзамены бывали в июне. С того момента, что были выведены годовые отметки и становилось ясно, кто к весеннему экзамену допущен, жертвы начинали называться абитуриентами, и весь гимназический лагерь начинал смотреть на них, как на героев.
— Э-й вы, карандаши, промокашки, — говорили они рядовым гимназистам. Вам время тлеть, а нам цвести. Пишите открытки в Прагу.
Их распускали на половине четвертой четверти, и недели три перед экзаменами они валялись с книгами под всеми кустами лагеря, бледные, томные, дерзкие.
— Ученица Митинская, — кричал инспектор, стоя на перекрестке дорожки. — Что вы делаете под кустом с Троилиным?
— Учу аналитику, — отвечала Митинская холодно. — Мешают каждую минуту, то Зинаида Густавовна, то другие…
— Для занятий в вашем распоряжении верхняя столовая, говорил Козел банальную фразу, вижу дым. Кто из вас курит?
— Я, — отвечал лениво Троилин. — Не Митинская же…
— Где Стоянов? — спрашивал инспектор.
Троилин начинал смеяться.
— Стоянов учит географию на кладбище, — говорил он весело. — Повесил СССР на крест и учит. Решил, что там ему покой дадут хотя бы.
Инспектор убегал на кладбище, а из-за соседнего куста возникала Тата Виноградова с тетрадью в руках и спрашивала:
— Кто из вас знает все слова «Белеет парус одинокий». Я всегда думала, что знала, а в голове теперь сомнение. Напрасно у нас в гимназии много пародий пишут и разных подражаний.