Читать «Донская повесть. Наташина жалость (Повести)» онлайн - страница 54
Николай Васильевич Сухов
Филиппу будто неловко стало лежать: шурша травой, он ежеминутно поправлял шашку, откидывал то одну ногу, то другую. Лицо его скрывал густой мрак. Цигарка освещала только подвижные губы да заостренный кончик носа. В памяти его невольно промелькнула картина давнишней встречи с Рябининым.
Это было в первый год его службы. Праздничным днем, в жидком потоке горожан, он шел по улице небольшого города. Под сапогами похрустывал снег; легкий мороз пощипывал уши. Филипп смотрел на каменные дома, каменные улицы, тротуары и думал: «Как людям не надоест жить среди камней?» Вдруг он заметил: навстречу ему, под руку с какой-то расфранченной бабой, идет сотник Рябинин. Обязанность казака: стать во фронт и отдать честь офицеру. Но Филипп сделал вид, что не заметил его, и свернул на другую сторону улицы: «Пошел ты!.. Вы будете марух таскать, а вам козыряй». Филипп спокойно вернулся в казарму, а вечером взводный урядник вне очереди направил его на конюшню дневалить. «Увидел, сволочь», — догадался Филипп. На другой день, когда на конюшне из казаков никого не было, пришел сам сотник. Филипп вытянулся перед ним, подпирая рукой околыш фуражки. «Ты был вчера в городе, Фонтокин?» — спросил он и не спеша надел лайковую перчатку. «Так точно, ваше благородие!»— «Меня видел?» — «Никак нет, ваше благородие!» — «Ах, ты, мерзавец! Своего командира не хочешь замечать!» Он размахнулся и кулаком в лайковой перчатке ударил Филиппа по лицу. Тот сжал челюсти и побледнел от злобы и боли. А когда сотник зашагал от него, он повернулся и выплюнул на снег сгусток крови и два зуба…
— Жить-то как же будем, сынок? — всхлипывал Степан Ильич. — Ни земли у нас не будет, ничего… Ведь теперь мать твоя ослепнет от слез.
Филипп без отрыва вытянул полцигарки и забросил окурок в куст.
— Ты, батя, зря расстроился, — сказал он так, словно бы уговаривал Захарку, когда тот расплачется о потерянной игрушке. — Насчет земли — бабушка на воде вилами писала. А что касаемо всего прочего… Да уж если на то пошло: как же живет Яков Коваль? Проживем и мы. А только ты подожди тужить. Кондратьев не зря к нам приезжал. Чего безо времени расстраиваться. Ныне, батя, уйду к нему. Ждать нечего. Все равно мне нельзя теперь показываться. Я загляну домой. Ты иди пока, а то уж поздно. А я немного подожду: пускай на улицах трошки угомонятся.
Ветер тряхнул кусты, заскрипел старой грушей. С улицы донеслись обрывки пьяных песен:
«Допились, и песни-то все перепутали!» — и Филипп усмехнулся.
Когда он проводил отца и вернулся под черемуху, у него внезапно появилась мысль: «А ведь с бубенцами еще не проезжали…» (Филипп слышал, как по хутору ехал станичный атаман.) Он хотел было опуститься на свою постель, но вот, охваченный новой мыслью, привскочил, запутался фуражкой в черемухе. «Когда же ты не будешь меня мучить, гад!» Давно затаенная и где-то под спудом тлеющая искра вдруг вспыхнула неудержимым пламенем, и Филипп заметался в своей тесной каморке. «Дурак, дурак, нешто можно упускать! Ведь теперь все пьяные, как грязь. Одним ядовитым гадом меньше будет. Кондратьев спасибо скажет». Он вскинул голову: на небе, напирая друг на друга, кучились и сгущались облака. По листьям шлепали редкие дождевые капли. Ветер кружился по саду, шуршал. Черная темень заливала глаза. Филипп поправил портупею шашки, подтянул ремень и, низко подгибаясь под ветки, стремительно направился к речке.
