Читать «Донская повесть. Наташина жалость (Повести)» онлайн - страница 50

Но едва они стали спускаться в балку, как на косогор вскочил верховой. Павло увидел: «Казаки» — и торопливо замахал на быков клюшкой. Верховой был уже подле Крепыша.

— Вы что… грабежом занялись!

Павло, заворачивавший крайних быков, по голосу узнал атамана.

— Вы погане грабителей! — Крепыш повернул лошадь. Перед ним прыгала борода плотного разъяренного всадника (Крепыш не знал, что это атаман). В руках казака — тройчатки. Крепыш опасливо посмотрел на светлые рожки, на зеленые с диким отсветом глаза всадника и дернул за повод. Но в это время казак посунулся вперед, выбросил вилы и легонько пырнул его в бок. Крепыш перегнулся, охнул и, выронив повод, схватился за пунцовую липкую рубашку.

В глазах Павла закружилась степь… С невероятной силой поднялась в нем извечная жгучая ненависть к куркулям и скипелась в тугом, до боли зудящем кулаке. Подняв клюшку, он подлетел к атаману. Тот крутнул коня и перехватил вилы. Но в этот миг над его головой взвилась клюшка и, со свистом рассекая воздух, упала на синий верх фуражки. Загнутым концом она взяла наискось: сбив фуражку, с хрустом прилегла к плечу. Атаман взмахнул сапогами и вертушкой полетел с коня… Строевой всхрапнул, прыгнул от хозяина и, болтая поводьями, понесся в сторону.

Быки поддавали друг другу рогами под зад, лезли кто куда.

— Гони живей! — рявкнул Павло.

Но гнать уже было поздно: по косогору прыгали десятки верховых, развевали бородами.

— Бросай!

Привычный на фронте в боевой обстановке выручать товарищей, Павло с помощью пастуха пересадил к себе Крепыша — тот был мертвенно-бледный до синевы, — накинул на руку повод его лошади и вместе с другими помчался в слободу.

VIII

Степан Ильич ощупью, ничего не видя перед собой, вышел из правления. Недуманно-негаданно небывалая гроза с оглушающим треском разразилась над его головой. Степан Ильич шел и не узнавал своих ног, как будто, пока он посидел в правлении, ему их подменили: отняли его послушные, легкие и приставили тяжелые, неповоротливые. В сумраке улицы, в сгущающейся темени не было видно его сгорбленной, сразу постаревшей фигуры, не было видно его подернутого мутью лица. Дорога, разутюженная колесами и присыпанная пылью, ему казалась ухабистой, кочковатой — он то и дело оступался, горбясь еще больше. В ушах до нестерпимой боли застряли насмешливые казачьи крики. Эти крики захмелевшего казачьего схода приглушенным гвалтом ползли по улице, нагоняли старика и все пуще ухабили дорогу. Думал ли Степан Ильич, что на старости лет, на закате он доживет до такого невиданного позора. И слыхом не слыхал, чтобы где-нибудь и с кем-нибудь так могло случиться. Как от конокрада или церковного грабителя — самого отъявленного злодея, — от него отвернулись старики.