Читать «Донская повесть. Наташина жалость (Повести)» онлайн - страница 48

— Да пошел ты!.. Табуны в прудовой балке! Догоняй! — Забурунный сорвался с места и нырнул в переулок.

А через короткое время отгулянные, сытые быки пощелкивали казанками, подергивали мускулами, раскачивались и всем хуторским табуном — сотни голов — шли к светлой полоске, укрытой в аржанцовых зарослях. Густые пшеничные всходы, только что умытые дождем, протягивали к солнцу свои нежные крылышки, тонкими корешками жадно тянули из земли сладкие соки; отягощенные влагой, расслабленные стебельки приваливались к комочкам, едва держались на коричневых, обнаженных дождем прожилках.

Подгрудистый, с поднятыми рогами бык — вожак табуна — шагнул на пшеницу, оступился и полез по полю, глубоко проваливаясь и оставляя раздвоенные следы. Острые, тяжелые копыта сминали всходы, разрывали, вдавливали их в рыхлую землю. Хрупкие раздавленные стебельки вкусно пахли молозивом. Шершавым языком бык жадно выхватывал кусты с корнями и целиком, не разжевывая, глотал их.

Табун валил вслед за вожаком.

Забурунный держал в поводу маштака, радовался на быков. Они, словно бы поняв свою задачу, цепью разбредались по пшенице, гонялись друг за другом, и светлая зеленая полоса, как после пожара, становилась черной.

— Гля-ка, паря, а здорово они ее разделывают! Вот нажрутся.

Сиделец горбился в казачьем седле, перекинув ноги на одну сторону, отпускал повод мерину.

— А ладная пшеница росла, — говорил он самому себе, глядя, как мерин суетливо щиплет обойденные быками всходы, — и, видать, здорово была разработана. Вишь, и прикатана — комков-то нигде не заметишь… А где же межи? Чегой-то не видать. Во, паря, не по-нашему. Прям подряд гнали. А я ныне целый сажень на межу оставил, чтоб приметно было.

— Хохлы! Не знаешь, что ли! — Забурунный презрительно сплюнул.

— А зря это мы, ей-богу, — продолжал размышлять сиделец, — лучше б мы ее скосили, когда она вырастет. Всем бы хутором обмолотили, продали. И-эх, гульнули бы! Больше б пользы было. Все одно она наша, раз на казачьей земле.

— Нужна тебе хохлачья пшеница! — Забурунный отпустил маштака и разлегся на траве. — Своей, что ль, мало? От своей, никак, спина болит. Выдумал!

Мрачный седоусый пастух — одинокий и бездетный казак, потерявший руку в японскую войну, — крутил одной рукой цигарку, вскидывал пустым рукавом. Когда Забурунный угонял у него табун и он было попытался не дать, тот с маштака угодил ему пинком в спину, припугнул тюрьмой, и пастух сдался. Он один из всего хутора видел, когда слободские распахивали землю, но никому об этом не сказал. Шевеля украинскими усами, он смотрел, как его табун беспощадно выбивает зеленя, и злоба от бессилия душила его.

— Что вы делаете, нехристи, — умолял он казаков, — ведь люди сеяли, трудились. Смотри, какие всходы, и вам не жалко!

— Ты молчи, едрена шишь! — Забурунный подрыгал ногами. — А то я встану — добавлю тебе на орехи! Люди! Хм! Какие люди, это же хохлы! Их просили тут сеять!

Пастух закурил, поднял сучковатый костыль и, молча отойдя в сторону, опустился в борозду.

Быки, раздувшиеся, как бочки, разгребали копытами логово, ложились. «Пффу», — тяжело и сыто отдувались они, валясь на бок.