Читать «Донская повесть. Наташина жалость (Повести)» онлайн - страница 44

— Ты что, Варя, топиться, что ли, собралась? — и улыбнулся одними глазами. При ней он никогда не обнажает зубы — стесняется своей преждевременной щербины. — Подожди топиться, небось жизнь получшает.

Она попыталась было ответить улыбкой, но губы ее только покривились, и от этого лицо ее стало еще более жалким.

— Тебя, Филя, сейчас арестуют, — сказала она не своим, странно изменившимся голосом, а из-под век по впалой щеке проползла слезинка.

От злобы у Филиппа помутнело в глазах. «Вот оно… начинается», но сказал спокойно, твердо:

— Уж раз ты, Варя, упредила, значит, не арестуют. Не успеют.

Она с трудом подняла глаза, недоверчиво посмотрела на него долгим, как бы прощальным взглядом, и к горлу у Филиппа подкатил щекочущий комочек. Но он сурово сдвинул брови и поиграл скулами.

— А ты, Филя, напрасно меня обидел. Я-.- я… — Варвара хотела сказать ему все сразу, но слова глотались вместе со слезами, и она ничего не сказала. — Мне… я… Мне нельзя стоять. — Она закрыла лицо платком и, вздрагивая плечами, отвернулась.

На языке у Филиппа трепетало что-то ласковое, утешающее, но язык будто прирос к нёбу — так и не повернулся.

Шатаясь, Варвара пошла куда-то в переулок, на зады.

Степан Ильич, опершись о вилы, удивленно смотрел на них, пялил глаза. И когда Варвара скрылась за сараем, он лукаво пощупал бороду, спросил:

— Чего это она? Избил ее, что ли, кто?

Филипп вспыхнул, бросил в сердцах:

— Избил! Кто там избил! Скажешь чего… Арестовать меня вздумали. — И, увидя испуганное лицо старика, размяк: — Да ты не бойся, пока ведь ничего не случилось, работайте одни. Сейчас мать придет, а я пойду. Как-нибудь управляйтесь без меня. — Он придвинулся к отцу вплотную и шепотом сказал ему еще что-то…

Степан Ильич сгорбился, скорбно опустил седую нечесаную голову.

— Филя, что ты делаешь! Ведь мне на люди показаться нельзя: все тобой в глаза тычут. Я все молчал. Атамана ты хотел избить, с казаками не ладишь. Филипп усмехнулся:

— Ничего, батя, потерпим. Все перемелется, мука будет. — Он подошел к Захарке, шутливо надернул ему на глаза козырек отцовской линялой фуражки. — Ну, братушка, оставайся тут… за меня хозяйствуй. — Хотел сказать ему еще какую-то шутку, но вдруг отвернулся, скрипнул зубами и торопливо зашагал…

Степан Ильич глянул ему вслед, ресницы его дрогнули, и снова старик вяло задвигал вилами. На душе у него было пасмурно, тяжело, так тяжело, что не хотелось на свет смотреть. Нет, думал он, радости в жизни. Весь век прошел в волнениях да в тревогах. То за себя, когда был помоложе, то за сына. Ну, чему было радоваться, если сына на войне каждый день караулила смерть? Мало ли казачьих голов легло на чужбине! Теперь сын дома, и, казалось бы, живи спокойно, работай, поправляй хозяйство. Нет, не тут-то было: учинили между собой «волосянку». И будет ли конец этому?