Читать «Донская повесть. Наташина жалость (Повести)» онлайн - страница 122

Но все это Леньке надоедало быстро, и ему становилось скучно.

— Ма-ама… мам… когда же мы домой вернемся? Не хочу я тут, надоело, — жалобно растягивая слова, говорил он и личиком, все еще бледным после болезни, прижимался к Наташе.

Ее в такие минуты душили спазмы.

— Скоро, скоро, сынок, — обещала она и украдкой глотала слезы.

— А когда — скоро? Завтра? Да? Ты всегда говоришь — скоро.

Такие разговоры надрывали сердце Наташи еще и тем, что они неизменно приводили к другому разговору — о Тихоне или заставляли о нем вспоминать. А ведь Наташе так не хотелось этого, и в особенности при стариках!

Ленька прекрасно понимал, что из дома их выгнал тот самый дядя, у кого такая невиданная бензинка, кого он с друзьями тогда смотрел, гадая — свой ли он или немец, и кто успел уже заделаться начальником над всем хутором. Теперь, если Леньке приходилось встречаться с ним где-нибудь на улице, он насупливал брови, озирал его исподлобья и сторонился.

Однажды под утро, еще темно было, в наружную промерзлую дверь резко забарабанили. И не рукой, по-видимому, а железкой какою-то или дубиной. И еще, резче.

Годун перед тем ходил во двор проведать корову и, вздрагивая от озноба, только-только успел снова забраться на печь.

— Вот оно… мерзавцы! Как и земля-то носит таких! — угадывая неладное, забурчал он. Кряхтя и всем телом вздрагивая уже от нервного озноба, старик грузно спустился на пол, вышел в сени: — Кто там?

Из-за двери — сердито:

— Открывай скорей! Не лето тебе — стоять тут, на пороге. Это я, Федосей Минаев. Не бойся.

В хату, чуть освещенную коптилкой, стоявшей в горнушке печи, Федосей, оттеснив хозяина, вошел первым, внося стужу шубой и бараньей шапкой, непомерно большой и кудлатой. Шаря по хате глазами, заглядывая в темный угол, на кровать, где спали Наташа с Ленькой, он помялся и, как бы извиняясь, сказал:

— Пришлось побулгачить… ничего не попишешь — начальство приказало. Время такое…

— Ты не мнись! В чем дело-то, сказывай! — довольно негостеприимно полюбопытствовал старик и мысленно продолжил: «Репей проклятущий! Полицай! Иуда!»

— Да дело небольшое. Работенка там, в районе… по женской части, дня на два. За Натальей пришел…

— Спасибо, что не забываете! — Старик насупился. — Для нее одной, что ли, работенку подыскали"?

— Этого я не знаю, как и что. Не могу знать. Мое дело маленькое: велели сходить привести — я и пришел.

— Кто ж это велел?

— Староста.

— Ишь ты! Ветров, значит. А ежели она больная?

— Больная? Когда же она больной стала? Впрочем, там ведь есть врачи, посмотрят.

— И когда же собираться?

— А сейчас, со мной. Какие тут сборы: обулся, оделся — и все сборы. Ну, хлеба — в сумчонку… Знаете, едешь на день — бери хлеба на неделю.

«Учитель… учитель нашелся!» — трясясь от бессильной ярости, шипел про себя старик и никак не мог поправить поставленную на стол коптилку.

Встревоженная Прасковья, охая и мечась по хате, из хаты в сени и обратно, укладывала в мешок харчи, а Наташа с необычным для нее равнодушием и безразличием — авось район не за тридевять земель — одевалась. Больше всего ее печалило, кажется, то, что Годун не успел подшить ее старые валенки и теперь ей придется идти в новых, натаптывать их там где ни попадя.