Читать «Донская повесть. Наташина жалость (Повести)» онлайн - страница 121

«Придется выламывать пол, — подумал Тихон. — Все теперь, должно быть, погнило к черту!»

Но сейчас из сундука ему ничего не надобилось, и с ямой возиться он пока не стал.

«Проклятая жизнь, эх! Выпить-то с горя и то нельзя — того и жди, эти братцы кишки выпустят!»

Он накрепко закрыл все двери — и внутренние и наружные, — чтоб зря не нахолаживать дом, накинул на пробои петли, приткнул их щепками и, сгорбившись, пошагал со двора, направляясь к Федосею Минаеву.

XVI

Дни ковыляли однообразно-тяжкие и безрадостные, сменяясь еще более тяжкими ночами. Томила полная безвестность: что в действительности в мире делается, где свои войска, скоро ли немецкому супостату конец будет?

А слухи час от часу становились все не легче: Красная Армия дотла разбита, правительство бежало в Сибирь, немцы уже вплотную продвинулись к Волге и заняли приречные города от Астрахани до Саратова.

Годун, наслушавшись таких новостей, взбирался на печь, кидал в угол подушку, отгребал к одной стороне сушившуюся рожь и, подмяв бурно линявшую бороду, безмолвно лежал там целыми сутками.

За последнее время он заметно сдал, постарел. Бывало, в эту пору года — при первых крепких морозах — он до глубокой полночи не давал семье покоя: сидел на полу, обложившись со всех сторон охапками талов — и белыми, и синими, и красными, — и с редким умением старательно мастерил для колхозной птицефермы гнезда со всякими причудливыми узорами.

(Когда-то старик опасался, что в новом доме ему уже не придется заниматься этим любимым делом. Оказалось, наоборот. Здесь, в просторных высоких комнатах, еще удобнее было работать: можно было уже без боязни выхлестнуть оконное стекло или задеть лампу размахивать длинными гибкими талинками, вплетая их одну за другой.)

Но это было прежде. Теперь же Годун за всю осень даже и на лиман за талами ни разу не сходил. Дома у них остались кизяки, сено для коровы, а старик ни за что не хотел глаз туда казать. Благо, что все это нашлось у Лукича, и они пользовались теперь его добром. Авось расквитаются с ним, коли доведется.

В хате Лукича — еще старинной, низенькой, с крошечными окнами, с дубовыми скамьями — уже не было таких удобств, как в колхозном доме, и этим больше всего огорчался Ленька.

Ни побегать здесь, ни попрыгать как следует: так и берегись, так и смотри, чтоб не столкнуть горшок какой-нибудь, или гребень прядильный, или еще что. А сплошаешь — дед тут же отругает, а то и шлепка даст. Не привык Ленька к такой тесноте, к такому всегдашнему полумраку.

Чтобы чем-нибудь заняться, он то начинал совать палочку в прялку, которой бабка жужжала по вечерам, прядя шерсть или коноплю, — колесо вертелось так быстро, что спиц совсем не видно было, а палочка дрожала в руках и щелкала; то принимался рисовать пятерней по вороху муки на столе — мать толкла рожь в ступе и просевала над столом: колхозная мельница не работала, а ручная, частная, в хуторе была, да поломалась.