Аллея со статуями из затвердевшей грязи,похожими на срубленные деревья.Многих я знал в лицо. Другихвижу впервые. Видимо, это — богиместных рек и лесов, хранители тишины,либо — сгустки чужих, мне невнятных воспоминаний.Что до женских фигур — нимф и т. п. — онивыглядят незаконченными, точно мысли;каждая пытается сохранитьдаже здесь, в наступившем будущем, статус гостьи.Суслик не выскочит и не перебежит тропы.Не слышно ни птицы, ни тем более автомобиля:будущее суть панацея оттого, чему свойственно повторяться.И по небу разбросаны, как вещи холостяка,тучи, вывернутые наизнанкуи разглаженные. Пахнет хвоей,этой колкой субстанцией малознакомых мест.Изваяния высятся в темноте, чернеяот соседства друг с дружкой, от безразличьяк ним окружающего ландшафта.Заговори любое из них, и тыскорей вздохнул бы, чем содрогнулся,услышав знакомые голоса, услышавчто-нибудь вроде «Ребенок не от тебя»или: «Я показал на него, но от страха,а не из ревности» — мелкие, двадцатилетнейдавности тайны слепых сердец,одержимых нелепым стремлением к властинад себе подобными и не замечавшихтавтологии. Лучшие среди нихбыли и жертвами и палачами.Хорошо, что чужие воспоминаньявмешиваются в твои. Хорошо, чтонекоторые из этих фигур тебекажутся посторонними. Их присутствие намекаетна другие событья, на другой вариант судьбы —возможно, не лучший, но безусловнотобою упущенный. Это освобождает —не столько воображение, сколько память— и надолго, если не навсегда. Узнать,что тебя обманули, что совершенноо тебе позабыли или — наоборот —что тебя до сих пор ненавидят — крайненеприятно. Но воображать себяцентром даже невзрачного мирозданьянепристойно и невыносимо.Редкий,возможно, единственный посетительэтих мест, я думаю, я имеюправо описывать без прикрасувиденное. Вот она, наша маленькая Валгалла,наше сильно запущенное именьево времени, с горсткой ревизских душ,с угодьями, где отточенному серпу,пожалуй, особенно не разгуляться,и где снежинки медленно кружатся, как примерповедения в вакууме.
