Читать «Современный египетский рассказ» онлайн - страница 20

Обведя взглядом мое тучное тело, он с улыбкой сказал отцу:

— У нас только одно место, а вашему сыну нужно два.

— Но у вас такое питание, что он освободит второе место.

— Пусть сначала позанимается физкультурой, ибо наше главное требование для поступающих — худощавость.

Сгибаясь под тяжестью своего тела, я потащился прочь. Мне казалось, что я ползу на брюхе или иду на четвереньках, что грудь моя колышется, словно вымя дойной коровы в Ком Гараб, зад обвис, живот весь в дряблых складках, и в каждой из них скапливается липкий густой пот.

Вскоре за небольшую плату я вступил в клуб, где до изнеможения занимался физическими упражнениями. Когда тело приобрело стройность, прием в школу уже закончился. Тут я понял, что путь к учебе мне закрыт и надо искать работу.

Отец решил сам позаботиться об этом и взял меня к себе в лавку. При этом ему пришлось выгнать своего помощника, обвинив его в том, что тот обсчитывает покупателей. Ведь для нас двоих уже не было места.

В начале каждого месяца лавка наполнялась покупателями, грязными продовольственными карточками, засаленными деньгами. Когда из продажи исчезал какой-нибудь продукт и люди узнавали, что он еще есть в лавочке Абд ар-Расуля, они бросались к нам, тесня и отталкивая друг друга, пытаясь скупить все что можно. Случалось так, что товар уже кончался, а они продолжали драться. Тогда мне приходилось оттеснять их подальше от полок, чтобы стоявшие там товары не свалились им на голову или рука вора тайно не дотянулась до кулька с сахаром.

В моем отношении к отцу было больше восхищения и страха, нежели любви. Мне нравилась его смелость, а его жестокость внушала мне трепет. Он уже давно перестал возглавлять религиозные радения, потому что бакалея отнимала все его время с утра и до вечера. Иногда он заставал меня за сочинением или исполнением песен и тогда язвительно говорил: «Ты забыл, что тебя не приняли в школу? Что же ты не зарабатываешь себе на пропитание, как мы все?» Но я продолжал посылать на радио одну песню за другой, не получая никакого ответа. Тайком от отца я пытался писать песни о любви и страдании, похожие на те, что сочиняют другие, вкладывая в них всю пылкость чувств, волновавших меня.

Вечером, когда мы укладывались спать в своей комнате, и в соседних окнах гасли огни, а крики вокруг превращались в шепот, я стал замечать что-то новое. Сквозь сон я слышал загадочные звуки и голоса, доносившиеся оттуда, где спал отец со своей молодой женой. Мало-помалу со смешанным чувством любопытства, отвращения и сладострастия я стал понимать, что происходило в их мире.

Летом я предпочитал спать не в комнате, а в коридоре, куда выходили двери других комнат. Зимой же там было слишком холодно. Через год Аватыф родила первого ребенка. Она родила его в полдень.

Солнце печет мою голову, на которую уже прокралась плешь. Жара растопила красоту женщин, аромат их духов испарился, запахло потом из-под мышек. Третий автобус прошел мимо. Я спрашиваю того, кто стоит рядом, который теперь час, тот, отдуваясь, отвечает: «Миллион». Женщина каждые две минуты пересаживает ребенка с одной руки на другую. Старик устремляет взгляд вверх, на солнечный диск, а затем спрашивает меня, какой номер автобуса должен подойти. Время от времени кто-то уходит с остановки и, призывая Аллаха, поднимает руку и что есть силы кричит: «Такси!»