Читать «Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева» онлайн - страница 104

— Держи, мля, тезка. Тебе. Молиться станешь

вспомни обо мне.

А Леня и не собирался, и не умел. Просто держал на

самом видном месте, между кроватью и столом, войдешь и

первое, что видишь, крест, на зло их комсомольским флагам,

грамотам, значкам. Просто пусть знают, я не ваш.

Да, продал. Продал, но не отдал. И не отдаст.

На, выкуси, приятель. Ищи-свищи.

Еще он взял на кухне полбуханки хлеба и пару

луковиц соседских (в мешке их много — не заметят). Записок

не писал и не присаживался на дорожку, дверь щелкнула и

радужным пульсирующим нимбом в подъезде лампа встретила

сороковаттная.

А на улице все повторилось. Игла пронзила, прошила

почку, легкое, стальная беспощадная, и носик высунула у

ключицы. И чем дышал Зух целый час? Как насекомое,

наверно, пупырышками, бугорками, порами, к скамейке

пригвозженный под желтыми плафонами, шарами

сливочными Советского проспекта.

Ау, братва! Вон он, сечешь, у клуба, там, разлегся,

развалился на левой, сука, видишь? Ату, его! Мочи ботинками

— рант пластиковый, ключами гаечными — зуб железный,

белобилетника, косящего, шлангующего. Получи!

Никто не тронул. Милиция проехала разок, но

озабоченная чем-то совсем другим, не тормознула даже. А

огоньки зеленые шныряли по хлебному проспекту Ленина,

похоже. Не посылали граждан, жаждущих забыться, а спрос

насущный удовлетворяли, и между делом, между прочим,

ловили диспетчера ночного ды-ды-ды, докладывавшего

сколько понадобилось швов, чтобы стянуть в рубец багровый

раскроенную камнем шкуру.

— Да как он выглядел, скажи хоть?

— Ох, не запомнил Шура, высокий, говорит, и волос

длинный.

— Ну их полгорода таких.

В конце-концов поднялся и пошел, доплелся,

дотащился до голубого на заре автовокзала. В пять тридцать,

раньше всех, машина уходила в Энск, на ней, закрыв глаза, и

ноги подогнув, словно счастливый, не ведающий горя

эмбрион, Зух и уехал.

И словно вырвался, два приступа за вечер, таких, что

раз в три года только до сих пор напоминали, торопись, твой

век недолог, а путь длинен, иди, иди, иди, это

предупреждение, последнее, но ясное, беги. И убежал, ноги

унес, спас душу и бренное вместилище ее, четыре с лишним

часа летел над гладью, битумом политой, словно обрел

счастливо и заслуженно ту линию, потерянную в океане на

пути от берега до берега Великого, подхватил и снова вел на

Запад, снова вел, пространство рассекая, вспарывая, и музыке

внимал, что заполняла пустоту. Соединяя несоединимое, два

голоса стелились за спиной — Бобби МакГи и Мегги МакГилл,

слов только, как ни старался, и этой песни не расслышал.

И все. Четыре часика всего лишь чистоты и ясности

во чреве автобуса, в позе плода. Но, не дано было родиться

снова, распалась нить, затихла песня давным-давно, давным

давно, ну, а судьба жестока к живущим грезами, ее железной

воле вопреки.

— Зух! Леня! — сомнамбулу по Красному проспекту

кочумавшую окликнул кто-то, лег тенью, путь загородил и

ящик пива, динь-динь-динь, поставил под ноги.

— Аркаша… — разъехался, распался слабый кокон, и

шнобель Ленин явился на посмешище, открылся белу свету.

— Вот встреча! Надо же… — пред беглецом с поклажей