Читать «Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева» онлайн - страница 103

косицей, барабанщик в кепке, саксофонист, трубач, три

вокалиста и прочий персонал, включая двух рабочих сцены

Аркашу Выхина и Ленчика Зухны.

Жив! В пьяной драке нож хулигана жизнь юную не

оборвал после того, как краля подлая хмельная над чувствами

поэта надругалась, ему в лицо швырнув куплетик гнусный.

Но, впрочем, кровь все же пролилась. Глаза залила

теплая водителя второго таксопарка города Южносибирска.

Не понял широколобый, с кем жизнь свела.

— Заправишь? — спросил его, сидевшего, курившего, о

чем-то говорившего с таким же чебуреками затаренным

козлом, нелепый псих с трясущимися синими губищами:

— А шел бы ты… — ответил коротко, не поворачивая

чана, шеф.

— Вот деньги, — пытался Леня в приоткрытое окошко

сунуть последнюю несвежую купюру.

— Не понял? На хер, парень, на хер…

И тут соединилось все, и день, и жизнь, и мелкие

обиды, и большие, и воздух — божественный ночной эфир

сменил внезапно состоянье агрегатное, стал жидким, липким,

едким, вязким и, задыхаясь, Зух согнулся у облупившегося

булочной угла, поднял бесхозный, от дома отвалившийся

обломок кирпича и с ловкостью необычайной для художника,

мечтателя, идеалиста, пустил кусок шершавого в синь

лобовую бурчавшей мирно "Волги".

Хрясь! Шварк!

— Ублюдок! Ты ж убил, подонок, человека.

— Поймаю! Все равно поймаю! Стой!

Попробуй. Двор, площадка детская, щель между

гаражами и будкой трансформаторной, скрип гравия,

скамейки, вросшие в песок, вонючая и длинная (исписанные

стены) подворотня овощного, проспект Советский — поперек,

склад тары ломаной мясного и мусорные баки "Жаворонка",

вновь гаражи, ограда школьной спортплощадки, кустов

колючих хруст, дерьмо собачье, крышки погребов, сруб,

государством охраняемый, опять свет — улица, бульвар Героя

Революции, стрелою в тень общежития "Азота", дыра в

железных прутьях яслей "Восход", сырой суглинок вдоль

свежевырытой траншеи, карагачей полночный шорох — все.

Дом, подъезд, этаж четвертый, дверь с цифрой 36, едва

рябящей под всех цветов бессчетными слоями краски.

Зухны дышал. Он втягивал в себя весь кислород из

кухни, ванной, из-под двери соседской, из темноты отцовской

комнаты незапертой, весь-весь до капельки вбирал последней

и, выпустив, молекулам истерзанным в прихожей даже

разбежаться не давал, вновь втягивал, открытым ртом хватал,

хватал…

И вдруг остановился, замер, рука по стенке чиркнула

и сполз на пыльный половичок…

Ш-шшшшш.

Но, нет, не умер, не умер, пороком врожденным

сердца от армии избавленный искатель истины и правды.

Через полчаса уже стоял у изголовья спящего в носках и

брюках на кровати неразобранной отца и выворачивал

карманы родительского пиджачка. Семнадцать рубчиков с

копейками (улов довольно скромный) — все, что осталось от

вчерашнего аванса. Своя десятка, немного серебра

тридцатник, в общем.

Пошел к себе. Взял сумку польскую потертую с

ремнем через плечо, а положить в нутро клеенчатое нечего.

Две пленки, прошлогодняя готовая, и новая (вторая копия),

вокал пока что не записан. Гитара у Димона, распятие продал.

Да, продал, вспомнил, единственное нищего жилища

украшенье. Подарок урки.