Читать «Секретики» онлайн - страница 160

Страшно насупив брови, Анушик смотрел на меня, как на вошь, и людоедски потирал культю.

– Черт, Ануширван Фириевич, Архимед лег в ванну, и вода пошла через край. Я запутался, в массе дело или в силе…

Я хлопал глазами, понимая, что сбился окончательно. Одно было ясно как день: пересдача порушит все мечты и закроет возможность сдавать экзамены на истфак.

– Сейчас вспомню, – взвыл я, – вот…

Если тело впернуть в воду,Его выпернет оттоду…

Понимая, что несу околесину, я замолчал, слова застряли в пересохшем горле. Глазами побитой собачонки я смотрел на членов комиссии. Лица их были непроницаемы. В классе повисла мертвая тишина.

– Э-э, Аляушковский, клоун ты, иди уже, я тебэ видэть больше не хочу. Тройка, – сказал вдруг Анушик, нарушая всеобщее молчание, рот его начал растягиваться в улыбке, он отвернулся, чтобы не рассмеяться мне в лицо.

Тройка по физике была превеликим счастьем. На негнущихся ногах я вышел из класса. Лицо горело, голова раскалывалась. Побрел в туалет и подставил лицо под струю холодной воды, это немного помогло. Три дня потом я лежал в постели, принимал аспирин и к выпускному был как огурец. На этом школьные мучения закончились. Закон Архимеда, точнее, его формулировку я так и не выучил.

И всё равно, хорошее в школе как-то связано и с этим спасшим меня чудаком. Вижу, как воочию, изборожденное морщинами небритое лицо с огромным носом. Похоже, Анушик только что покурил на уроке, выпуская кольца дыма в дверь лаборантской. На лице убеленного сединами человека застыло несказанное удовольствие от мальчишеской проделки. Может, Ануширван Фириевич тоже был из породы “мальчиков-нет”?

31

Потом был выпускной. Нам вручали аттестаты, мы с родителями стояли в актовом зале и хлопали что есть силы. Аттестаты выдавал Маклаков. Я пожал директору руку и, кажется, впервые разглядел в его глазах что-то человеческое: тяжелую усталость, словно он только что вывел нас всех из вражеского окружения. Двое “бэшек” неожиданно сменили привычные фамилии с окончанием на “-ий” на новые, видимо, материнские, с окончанием на “-ов”. Папа наклонился к маме и спросил: “Может, Петьке сменить фамилию на твою?” Я услышал вопрос и возмутился: “И не думай!” Папа посмотрел на меня грустными еврейскими глазами и тихо сказал: “Я знаю, о чем говорю”. На самом деле в последние годы жизни он зациклился на своем еврействе, сменил в паспорте русифицированное отчество Ефимович на Хаймович, выискивал в мировой культуре евреев, достигших успеха, пытался найти в Сибири неизвестных ему родственников. Как мог он пытался бороться с мучительной несправедливостью ополчившегося на него мира, думал и говорил о ней постоянно, но от этих невеселых дум только глубже погружался в болезнь.

Едва придя домой, я скинул белую рубашку и нацепил красную майку с разводами. Ее я красил сам в большой эмалированной кастрюле по нехитрой инструкции, передаваемой из уст в уста: побольше краски и покрепче стянуть аптечными резинками. В местах стяжек краска не попадала на ткань, и получались умопомрачительные разводы, вроде тех, что на пластинке “Битлов” с желтой подлодкой. Такие майки называли “варенки”. Надев кеды, я рванул на школьный двор, где уже собирался наш пипл. Скинулись, сбегали через дорогу в “Гастроном”, накупили “Донского игристого” – отмечать следовало шампанским – и, выпив его наспех прямо из горла, потянулись в актовый зал, где расставляла инструменты “Машина времени”. В нашем подъезде на Беговой жил Саня Ситковецкий, игравший тогда в “Високосном лете”. У него часто зависал Макаревич со своими ребятами. Ситковецкий меня узнавал, мы здоровались, и я гордился тем, что между мной и обожаемым всеми нами Макаревичем одно рукопожатие. Я видел Макаревича в своем подъезде живьем, чем, конечно, хвастался напропалую. “Машину времени” пригласил для нас родительский комитет, тогда группа еще не гнушалась выступать на выпускных вечерах.