Вот подан знак; уж трижды протрубилаСигнальная труба, разверзлась дверь;Все смолкло и, кнутом ударен с силой,Ворвался в цирк дышащий злобой зверь…Его глаза, что кровию налиты,На всех наводят страх: он на врагаБросается не вдруг; его копытаВздымают гневно пыль; рыча сердито,Он бедра бьет хвостом, к земле склонив рога.
LXXVI.
Но вот он стал, свирепый взор бросая;О юноша, беги иль приготовьСвое оружье, ловкость в ход пуская,А иначе твоя прольется кровь!..Вокруг быка снуют, ловки и смелы,Тореадоры. Кровь быка течет;Он носится, покрытый пеной белой;В него летят и дротики, и стрелы;Объятый бешенством, от боли он ревет.
LXXVII.
Остановить его не в состояньиКровавые уколы стрел и пик;На всадников не обратив вниманья,Вперед летит рассвирепевший бык…Один им конь убит, другой изранен;Потоками теряя кровь свою,Плетется конь, страданьем отуманен;Ужасный вид! Коль пикадор сохранен,Спасением своим обязан он коню.
LXXVIII.
Измученный, врагами окруженный,Теряя кровь из сотни тяжких ран,Ударами без счета пораженный,Все бык опасен, гневом обуян.Вертясь вокруг него, плащом багрянымИ градом стрел его тревожит враг;Собрав остаток сил, в порыве рьяном,Он на него несется ураганом,Но, ослеплен плащом, склоняется во прах.
LXXIX.
Почуяв сталь меж шеей и лопаткой,На месте замер он и задрожал,Не отступая. Миг пронесся краткий —И грозный зверь без стонов муки палПеред толпой, победой опьяненной.На этот вид глядеть отрадно ей.Увозится затем колосс сраженныйНа колеснице, пышно запряженнойЛихою четверней гарцующих коней.
LXXX.
Глядят на это зрелище с любовьюИспанки и испанцы. С детских летСродняют их с дымящеюся кровью, —Вот отчего в них состраданья нетИ месть отрадна им. Удар кинжалаДает испанцам средство счеты свестьС врагами. Хоть пора борьбы настала,Все ж дома их осталося не мало:А там союзницей обид и распрей месть.
LXXXI.
Но ревность здесь, как встарь, царить не может.Замков, цепей, дуэнь уж не найти,И старый муж, хоть страх его тревожит,Держать жену не может взаперти.Сроднилася с испанкой молодоюСвобода. До тяжелых дней войныКак весело, с распущенной косою,Чуть до земли касаяся ногою,Кружилася она в сиянии луны!
LXXXII.
Не раз Гарольд любил иль был уверен,Что любит всей душой: любовь – лишь сон;Но он теперь был безучастью верен:Не утолял, ведь, жажды в Лете он.Гарольд узнал, что лучшим украшеньемАмуру служат крылья; что без слезКраса и юность, вняв его веленьям,Не могут упиваться наслажденьем;Отраву может он сливать с дыханьем роз.
LXXXIII.
Гарольд все ж не был слеп и, созерцаяКрасу, лишь как мудрец пленялся ей;Не потому, что, грешных дум не зная,Ценил он чистоту, но пыл страстей,Нас утомив, приносит в дар забвенье;Порок себя хоронит, грез и силЛишая нас. Под гнетом пресыщеньяГарольд, скорбя, не ведал упоенья;Проклятье Каина он на челе носил.
