Читать «Феликс Гольт» онлайн - страница 294

   По окончании обвинения все посторонние зрители пришли к тому заключению, что дело подсудимого было очень плохо. В двух только случаях Феликс подвергнул представленных свидетелей переспросу. Во-первых, он спросил Спрата, не полагал ли тот, что он спасся от смерти тем, что его привязали к столбу? Во-вторых, он спросил лавочников, под присягой показывавших, что они слышали, как Феликс подговаривал оставить Тукера и идти за ним – не раздались ли перед этим крики в толпе, предлагавшие грабить пивоварню и винные погреба?

   До сих пор Эстер слушала внимательно, но спокойно. Она знала, что против Феликса будут представлены сильные улики и все ее надежды, все ее опасения сосредоточивались на том, что будет сказано после этих свидетелей. Поэтому, когда судья спросил подсудимого, что он мог представить в свое оправдание, то Эстер почувствовала страшную дрожь.

   Когда Феликс начал говорить, во всей зале воцарилось мертвое молчание. Голос его был твердый, ясный; он говорил просто, серьезно и очевидно нисколько не рисовался. Однако, Эстер никогда не видывала его лицо столь утомленным, уставшим.

   – Милорд, я не буду задерживать внимание суда ненужным красноречием. Я верю, что свидетели, представленные обвинительной стороной, сказали правду на столько, насколько позволяет это поверхностное наблюдение; я знаю, что ничего не может говорить в глазах присяжных в мою пользу, если они не поверят моему рассказу о тех побуждениях, которыми я руководился в своих поступках, и показаниям некоторых свидетелей в пользу моего прошедшего и моих убеждений, которые вполне не согласны с подстрекательством на бунт. Я объясню суду в нескольких словах, как я попал в толпу, как был принужден поднять руку на полицейского и как, одним словом, был вовлечен в такие поступки, которые мне самому теперь кажутся несколько безумными.

   Вслед за этим Феликс представил в сжатом рассказе все свои поступки и побуждения, руководившие им в день беспорядков, с той самой минуты, когда он вскочил из-за работы, испуганный шумом на улицах. Он не упомянул, конечно, о своем посещении Солодовенного подворья и только сказал, что успокоив свою мать, он пошел немного погулять. Мало по малу он воодушевился, ибо возвышенная радость говорить истину, когда умеешь говорить ее хорошо, ощутительна человеку, даже в минуты самого сильного горя.

   – Вот все, что я могу сказать за себя, милорд. Я не виновен даже в неумышленном смертоубийстве, ибо это слово может означать то, чем не был мой поступок. Бросив на землю Тукера, я не думал, что он умрет от такого удара, который в обыкновенной драке не производит никаких роковых последствий. Что же касается до того, что я напал на полицейского, то мне предстояло сделать выбор из двух зол; если б я не поднял на него руки, то он меня обезоружил бы. К тому же он напал на меня первый, ошибочно объясняя себе мои намерения. Я считаю, что недостойно защищал бы себя, если б дозволил суду вывести из моих слов и из слов моих свидетелей, что, так как я ненавижу беспричинные, пьяные беспорядки, то потому я никогда и ни в каком случае не представил бы своей оппозиции. Нет ни одного свободного учреждения, которое бы не требовало прогресса. С моей стороны было бы дерзостью говорить это, если б я не считал необходимым заявить, что я был бы в своих собственных глазах самым презренным негодяем, если б принял участие в какой бы то ни было драке или беспорядках, всегда наносящих кому-нибудь вред – не побуждаемый к тому священным сознанием долга к самому себе или ближним. А конечно, прибавил Феликс, с убийственным презрением,– я никогда не считал своим священным долгом действовать в пользу избрания радикального представителя северного Ломшира и для этого предводительствовать пьяной чернью, которая может только бить окошки, грабить трудом нажатое состояние и подвергать опасности жизнь мирных граждан. Я кончил; мне более ничего не остается сказать, милорд.