Читать «Тополь цветет: Повести и рассказы» онлайн - страница 156

В этой стране преобладал зеленый цвет в смеси с голубым — в учреждениях, магазинах, гостинице. Голубые двери — стены зеленые, зеленый фикус на иссиня-голубой стене, голубые кровати — зеленые одеяла и скатерти. При несколько казенной лаконичности линий все пребывало где-то в сороковых или даже тридцатых годах, когда форма пасовала перед содержанием. Не думаю, чтобы зеленый замо́к гор и опрокинутая над ним синяя чаша так странно ограничили воображение местных строителей и хозяев. Но как бы то ни было, ничто не развлекало меня, даже сосредотачивало на прошлом, и я беспрепятственно переносилась мыслью и сердцем в нелегкое послевоенное время.

Шумела весна — первая победная. Я только что вышла замуж, и существование окрашивалось в лирические тона. Все, что не касалось этого, я пропускала мимо собственной персоны. И молодую женщину, которую встречала на лестнице то с сумками, то с ребенком, кудрявой девочкой лет двух, длинноносенькую, суровую, часто заплаканную, я исключала из круга своего бытия.

Они жили под нами, на втором этаже, и часто по вечерам или ночью у них там возникал шумный разговор — женский голос надсадно что-то доказывал, мужской вторил, бубнил, сплетался с ним в крике, в странном, точно во сне, вихре слов; иногда там падали вещи, и тонкий детский плач покрывал все.

Я уже знала, что жилось ей непросто. Еще бы: такая суровая, вечно нахмуренная, грубоватая, одетая не то чтобы скромно, а неинтересно, а он молодой кудрявый атлет, с волевым насмешливо-бесшабашным лицом, со звездами на плечах, в длинной тугой шинели — я видела, как он седлал по утрам мотоцикл и уносился, оставляя за собой хвост дыма и мальчишечье восхищение.

Через час или два она уже тащила по лестнице, сердитая и нелюдимая, сумку с кульками в одной руке, девчонку — в другой. У нас не было ни военных, никаких других особых пайков, и сумки меня не обременяли. Впрочем, потому я, возможно, преувеличивала их обилие у нее.

Цвел жасмин, и в пропитанной одуряющим запахом и теплым ветром комнате я готовилась к госэкзаменам. Отупев от античной философии, уже путая Гераклита, Фалеса и Парменида, их общественные и правовые учения, я нашла способ развлечься: проверить почту. И захлопнулась! Вот так, банально захлопнулась: дверь рванулась из рук и клацнула перед моим носом.

Босая, неприбранная, в сквозном, из дешевенького жоржета платье, я кинулась к соседям. Все, кого успела узнать, оказались на работе. И тогда я спустилась к ней.

Через минуту мы бегали по лестнице вверх-вниз, примеряли и пробовали ключи, топор, налегали вдвоем на двери, но замок был довоенный, а родители мужа любили делать все надежно. Вместо того, чтобы огорчаться, мы смеялись, будто произошло нечто остроумное, — думаю, обе радовались случаю познакомиться, тому, что мы одногодки, а мне еще нравилось, что она не хмурилась и сразу же стала говорить мне «Маринка» («Маринка, вы не так», «Маринка, дайте я»).

Она улыбалась — и оживали твердые темные губы и родинка у подбородка на щеке, в лице появлялось что-то писаное, все в нем очень точно поровну раздвигалось в стороны — этакая классическая симметрия или… иконопись, что ли. Поблескивали белки огромных, чуть выпуклых, серых глаз, поблескивали зубы, и становилось видно, какая она смуглая («Так с Людмилой же приходится часами гулять!»).