Читать «Собрание сочинений в 5 томах. Том 1. Уездное» онлайн - страница 301

— Так-так-так… Ну что же, Марей, фонарь-то свой кончил?

— Кой-где пошабрить только — и завтра… Вот, ей-Богу, ничего мне на свете не надо: только бы завтра…

— Да уж я вижу: ничего не надо. Жёнку-то вот свою профонарил? Тю-тю, хезнула жёнка.

— Да нет — вон она у окошка.

— Эка, брат: это не твоя.

— Ох, чудак, ну тебя… Чья же — коли не моя?

У Ивана Скитского руки за спиной, и пальцы вот этак вот — рожками — кызя-кызя — Пельке показывает. Молчит Пелька.

— Чья? А хозяина мово, господина Кортомы, со вчерашнего считается. Со ште-емпелем…

Изо всей мочи кнутом… Ну, еще, ну?

— …Платье-то этакое — задарма, думаешь? Эх, слепая макура!

Бросил шабрить Марей. Голова — белая, глаза изумленные, синие: не макура — Степка, зуёк.

— Верно, Пелька?

— Верно…

Кровавеет рубец — сейчас брызнет… Сейчас кинется, вдарит, убьет. Милый, убей!

Синие, как у Степки, глаза — на Ивана, на Пельку, опять на Ивана. Иван щерится, у Пельки губы дрожат: может быть, сейчас улыбнется.

— А-а, ну вас: нашли время! Уж ты, Иван, шут известный: луканька с хвостом. Ну тебя, недосуг: кончить надо к завтрему…

Неключимой силе не переступить светлого круга: прочны, прочнее камня светлые стены. Плюнул Иван Скитский, повернулся к двери.

—————

В конце становища, на разулочьи высоченный столб. Невидные в темноте — пересмеиваются, перешептываются люди. Где-то тут Кортома. Где-то тут Пелька. Вот их сейчас всех осияет — лица, улыбки, глаза — и все новые, и по-новому все…

Пальцы трясутся, еле-еле Марей зажег спичку. Завизжали блоки, фонарь возносился вверх — и вверху, в самой сердцевине тьмы — над миром затеплел огонек. Вот только еще подкачать насосом — и тогда…

В темноте чуть-чуть, красненьким дымком, трубочка Кортомы. Не видно в темноте, как дрожат холодные маленькие руки у Кортомы в лапах.

— Ну что ж, красавица, по рукам? Значит, прямо отсюда — ко мне, а манатки твои потом перетащим.

— Не могу я ему сказать — как скажу? Вот если бы ты…

— У, за этим дело не станет. Так та́к значит, а?

Насос хлюпал, хрипел. Огонек в фонаре силился, подскакивал, задыхался — но больше не рос. Это ничего: зато наверно — если поглядеть издали…

Но все то же издали: над подслепым маленьким огоньком и снизу и сверху — на тысячи верст — мерзлая, мертвая тьма. И от огонька — будто еще кромешней, еще чернее.

В лихорадке — Марей изо всех сил, отчаянно закачал насосом.

Бр-рязг! — треск сверху. Огонек взметнулся, ослепил — на голову Марею какие-то верешки, оскрётки — и конец: тьма.

Невидные в темноте — окружили, задергали, затуркали Марея:

— Дурачо-ок! С фонариком супротив ночи…

— Дурачо-ок! Над ним потешаются, а он…

Белоголовый медведь встал на дыбы — и попер с ревом:

— Кортому… Где Кортома? А-а-а, ту-ут? Ты зачем меня обманул? Ты мне зачем про фонарь? а? Ты — зачем, а?

— Легонько, брат, легонько. Ты ори любезно. Ну что же — фонарь? Таких твоих пяток — и довольно светло будет.

— Не надо мне довольно светло! Не желаю довольно светло! Уб-бью!

Как огонек — из всех сил взметнулся Марей — бррязг! — и потух, и только мерзлая тысячеверстная тьма.

И из-за тысячи верст — голос Кортомы: