Читать «Собрание сочинений в 25 томах. Том 9» онлайн - страница 135
Максим Горький
— Сколько надо было мне греха сделать — сделал я, поравнялся с вами, чего вам хотелось,— ну, а ниже вас не буду стоять!
— Не понимаю,— говорит,— что ты хочешь мне доказать! Я тебе говорю просто: семьдесят два рубля в год для семейного не деньги, а дочернино приданое я тебе не позволю проедать! Думай! Мудрость же твоя — просто злость против меня, что я тебя умнее, и пользы в ней — ни тебе, ни мне. Всякий свят, пока черти спят!
Трудно было, а, жалеючи Ольгу, сдержался я, пе избил его.
На селе известно стало, что я с тестем не в ладу живу, стал народ поласковее глядеть на меня. Сам же я от радостей моих мягче стал, да и Ольга добра сердцем была — захотелось мне расплатиться с мужиками по возможности. Начал я маленько мирволить им: тому поможешь, этого прикроешь. А в деревне — как за стеклом, каждый твой взмах руки виден всем. Злится Титов:
— Опять,— говорит,— хочешь бога подкупить?
Решил я бросить контору, говорю жене:
— Шесть рублей в месяц — и больше — я на птицах, возьму!
Опечалилась подруга моя.
— Делай как знаешь, только но остаться бы нищими! Жалко,— говорит,— папашу: хочет он тебе добра и много принял греха на душу ради нас...
«Эх, думаю, милая! Село мне его добро под девятое ребро!»
И на другой день сказал тестю, что ухожу.
Усмехнулся он, спрашивает:
— В солдаты?
Ожег! Понимаю я, что напакостить мне — легко для него: знакомства он имеет большие, везде ему почет, и попаду я в солдаты, как в воду камень. Дочери своей он не пожалеет,— у него тоже большая игра с богом была.
И — петля за петлей на руки мне! Жена тайно плакать начала, глаза у нее всегда красные. Спросишь ее:
— Ты что, Оля?
А она говорит:
— Нездоровится.
Помню клятву мою перед ней, неловко, стыдно мне. Один бы шаг ступить — и решимость есть,— жалко женщину любимую! Не будь ее, пошел бы я в солдаты, только бы Титова избежать.
В конце июня мальчик у нас родился, и снова одурел я на время. Роды были трудные, Ольга кричит, а у меня со страху сердце рвется. Титов потемнел весь, дрожит, прислонился на дворе у крыльца, руки спрятал, голову опустил и бормочет:
— Умрет — вся моя жизнь ни к чему; господи, помилуй!.. Будут дети у тебя, Матвей, может, поймешь ты горе мое и жизнь мою, перестанешь выдумывать себя на грех людям...
Пожалел я его в те часы. Сам хожу по двору — думаю:
«Снова угрожаешь ты мне, господи, опять надо мною рука твоя! Дал бы человеку оправиться, помог бы ему отойти в сторону! Али скуп стал милостью и не в доброте сила твоя?»
Вспоминая теперь эти речи, стыжусь за глупость мою.
Родился ребенок, переменилась жена моя: и голос у нее крепче стал и тело всё будто бы выпрямилось, а ко мне она, вижу — как-то боком стоит. Не то чтобы жадна стала, а начала куски усчитывать; уж и милостыню реже подает, вспоминает, кто из мужиков сколько должен нам. Долги — пятаки, а ей интересно. Сначала я думал — пройдет это; я тогда уже бойко птицей торговал, раза два в месяц ездил в город с клетками; бывало, рублей пять и больше за поездку возьмешь. Корова была у нас, с десяток кур — чего бы еще надо?