Читать «Сибирь. Монголия. Китай. Тибет. Путешествия длиною в жизнь» онлайн - страница 278

В первый день в кумирне шли пьесы, где действующими лицами были древние цари, герои и божества; игра напыщенная, никто из актеров спроста не скажет слова и не сделает шага, все утрируют. Нам скоро надоело смотреть на это совершенно непонятное представление, в котором музыка вдобавок напоминала настройку инструментов.

На другой день мы попали на жанровую пьесу, благодаря Шичинго, который накануне известил нас, что пойдет интересная вещь; расписание пьес, назначенных к игре, составляемое самим амбанем, бывает наклеено на всех углах улиц, но нам эти афиши, конечно, были непонятны. Шичинго сказал, что тот день – главный день праздника; в этот день надлежит вымыться и идти в кумирню на поклонение (по словам г. Васильева, у китайцев даже в календарях указаны дни, в какие следует мыться).

По дороге в кумирню поставлены были вехи с красными фонариками для вечерней иллюминации. Не доходя театра, мы встретили экипаж, едущий за женой амбаня, – двухколесная синяя карета, запряженная мулом; кучер вел мула под уздцы, а впереди ехал верхом чиновник. Через полчаса супруга амбаня появилась в ложе с другой знатной дамой, женой шалдана, в ведении которого, если не ошибаюсь, находятся монголы. Обе дамы были с открытыми головами в искусственных цветах и с шелковыми помпонами в волосах. На них были надеты шелковые ярких цветов кофты, их прекрасные лица могли также считаться принадлежностью туалета: до такой степени от белил и румян они утратили всякую натуральность. Дамы сидели рядом и, по-видимому, очень дружески беседовали между собой. В глубине ложи виднелось еще несколько женских голов, а перед ложей снаружи стояло двое хорошо одетых детей, девочка лет десяти и мальчик поменьше; у них в волосах тоже были цветы; девочка ходила, уже переваливаясь на изуродованных ножках. Дети эти подавали огонь амбаням, светил в соседней ложе, когда те закуривали трубки.

На сцене шла в это время драма «Сан-чан-салу», т. е. «Убийца Сан-чана». К драме примешивалось много и комического элемента. Главные действующие лица – муж и его модная капризная жена, выданная за него по неволе и любящая другого. На сцене любезности мужа отвергались с очевидным презрением; наступившая ночь прошла в том, что жена пела жалобную арию, в то время как муж спал и с громкими зевками просыпался только при звуках каждого джина, которых, кстати сказать, бывает несколько. Когда просыпался муж, жена притворялась спящей. Надо прибавить, что спали они, сидя в креслах. На сцену появлялась также теща, роль которой играл кто-то очень искусно. Появилась она, напевая детскую песенку. Лицо ее было вымазано белым, кажется, с целью указать на ее хозяйственные занятия по кухне и на возню с мукой. Мать упрашивала о чем-то дочку, причем становилась перед ней на колени.

В следующий выход на сцену теща выплеснула помои из полоскательной чашки, которую несла в руках, и как будто нечаянно попала в лицо какому-то новому персонажу. Этот фарс был сыгран мастерски и возбудил, разумеется, взрыв хохота. Новое лицо в пьесе было совершенно непонятно для нас: вероятно, это был шут; лицо его было перепачкано краской, на голове красный колпачок, которым он был очень занят; в перебранке за выплеснутые помои он, по-видимому, смешил публику, претендуя больше за испорченную шапку, чем за пострадавшее лицо. Коса его была где-то запрятана, а усы, молодцевато закрученные кверху, а также чрезвычайно живая мимика и жестикуляция, – делали его скорее похожим на поляка или француза, чем на китайца.