Читать «Санкт-Петербургские вечера» онлайн - страница 37

они смягчали зло, преувеличивали добро, — ив итоге Робертсон⁽⁴³⁾ (человек вне подозрений) предупреждает нас в своей «Истории Америки», что «в этом вопросе не следует доверять ни одному автору, принадлежащему к духовному сословию, так как они обыкновенно слишком благосклонны к туземцам».

Другой источник ложных суждений об индейцах находим мы в философии прошлого века, воспользовавшейся дикарями для того, чтобы подкрепить свои пустые и злокозненные декламации против существующего общественного порядка. Но уже малая толика внимательности убережет нас от заблуждений, обусловленных недобросовестностью или милосердием. Ведь невозможно хоть на мгновение задержаться взглядом на дикаре и не прочесть при этом проклятия, начертанного не только в душе, но и на всем его внешнем, телесном облике. Это уродливый ребенок, рослый и свирепый, в котором пламя разума дает лишь тусклые, прерывистые отблески. Грозная десница, отяготевшая на этой отверженной породе, стерла в ней два отличительных признака нашего величия: предвидение и способность к совершенствованию. Чтобы собрать плоды, дикарь рубит дерево; он выпрягает быка, которого ему только что привели миссионеры, и поджаривает его на огне, обратив в дрова плуг. Вот уже более трех столетий смотрит он на нас, но так и не пожелал за это время что-либо у нас позаимствовать, — кроме пороха, чтобы убивать себе подобных, и водки, чтобы убивать самого себя. И притом ему никогда не приходило в голову самому изготовить эти вещи: он полагается на нашу алчность, а в ней недостатка не предвидится. А поскольку даже самое гнусное и отвратительное все еще сохраняет способность к дальнейшему вырождению, то и свойственные всему человечеству пороки в дикаре усугубляются еще более. И мы склонны к воровству, и мы жестоки, и мы распутны — но по-иному. Чтобы совершить злодеяние, мы должны превозмочь свою природу, дикарь же следует ей, и никакие угрызения совести ему не известны. И когда сын умерщвляет отца, чтобы избавить его от печалей старческого возраста, жена его уничтожает в чреве своем плод скотских страстей, желая избежать тягостной необходимости кормить младенца грудью. Дикарь вырывает окровавленные волосы у еще живого врага, раздирает его на части, поджаривает их и пожирает, распевая при этом песни. Попадутся ли ему крепкие напитки — дикарь напивается до полнейшего опьянения, до горячки, почти до смерти, равно лишенный разума, управляющего человеком посредством страха, и инстинкта, способного остановить животное с помощью отвращения. Он явным образом отвержен, он поражен до последних глубин своего нравственного существа, и наблюдатель, умеющий видеть, содрогается, глядя на него. Но не хотите ли и вы содрогнуться, взирая на самих себя, содрогнуться самым благотворным для вас образом? Тогда подумайте о том, что мы с нашим разумом, с нашей нравственностью, с нашими науками и искусствами суть по отношению к первоначальному человеку совершенно то же, что дикарь — по отношению к нам. Не могу оставить эту тему, не коснувшись одного важного наблюдения. Варвара, то есть нечто среднее между культурным человеком и дикарем, могла да и сейчас может просветить и цивилизовать любая религия, но дикаря в собственном смысле слова — лишь религия христианская. И это есть высшее чудо, некое искупление, совершить которое дано только истинному духовенству. Ах! да и как же приговоренный к гражданской смерти может быть восстановлен в правах без указа о помиловании, изданного самим сувереном? И существуют ли подобного рода указы, не скрепленные подписью? ^{Чем больше вы станете размышлять, тем тверже убедитесь, что нет никакой иной возможности объяснить феномен диких народов, которым истинные философы занимались до сих пор не в должной мере.}