Читать «Письма из Москвы в Нижний Новгород» онлайн - страница 81

В последнюю борьбу между свободою и рабством Гораций служил в полках Брута и Кассия. В угодность ли первому или, что вероятнее, повинуясь собственным побуждениям сердца своего, молодой Трибун следовал тогда учению Зенона; в чем, как мне кажется, он и сам признается в первом послании своем к Меценату. Когда же спор навсегда решился в пользу деспотизма и бесстрашные пали и обагрили кровью своею поля Филиппийские тогда Гораций, случаем спасенный и случаем же пристроенный к жизни беспечной и спокойной, уразумел, что в состоянии, в котором общие нравы тогда находились, если бы воскресли Брут, Катон и им подобные, то и их покушения были бы тщетны: возвратить свободу недостойным ее римлянам, которым вместо всех гражданских доблестей осталась единственная рабства добродетель — слепое повиновение. В таком отчаянном положении вещей он составил себе, можно сказать, собственную свою систему нравоучения, почерпнутую из всех моралистов, наипаче же из преданий о Сократе, и приложенную к обстоятельствам в такой силе, чтобы ими обладать, а не им покориться — mihi res, non me rebus subjungere,**⁺¹⁹ — и когда уже возможности не было спасти свободы, ни гражданской, ни политической, то по крайней мере свою бы личную избавить от насильства страстей и владычества неумеренных желаний.

Что Гораций в сем успел, мы можем в том поручиться; ибо вся жизнь его служит тому ясным свидетельством: но не менее того политическая апостасия его подала легкий повод завистникам его, носящим на себе личину последователей Зенона, укорять его в перемене правил, приписывая оную перемену не убеждению, а непостоянству характера, которое всегда обличает или слабый ум, или поврежденное сердце. По сей догадке моей можно, кажется, ясно видеть, почему Гораций всегда с приметною досадою говорит о последователях Хрисиппа,²⁰ одного из твердейших подпор Зенонова учения.

Я вошел в подробности, коими боюсь наскучить; но они мне показались необходимыми для лучшего уразумения следующей сатиры, которую, как явствует из вышесказанного, Гораций написал в защиту друга своего Вергилия от глупого кощунства и себе в оправдание. В ней три главных предмета: 1-й, показать, что мы замечаем в ближнем самые легкие погрешности, тогда как в себе и гнуснейших пороков не видим; 2-й, что без взаимного снисхождения к слабостям дружба существовать не может. — До сих пор на счет Вергилия. — 3-й предмет, которым он себя имел в виду: что мы с большою осторожностью должны наблюдать, чтобы в обвинении ближнего следовать уставам рассудка, а не пристрастиям. По поводу сего последнего он разбирает парадоксы стоиков о равенстве пороков, о совершенстве мудреца и до конца сатиры преследует их бичом самой острой и колкой насмешки.

Еще остается мне сказать несколько слов о музыканте Тигел-описанием коего начинается сатира. Певец сей был родом сар-есаря, у Клеопатры и, наконец, у Августа. Че-коей жители были в презре-втерся в общество сперва к Цесарю, а потом к по художеству своему, столько и по искусству угождать страстям. Люди такого разбора нередко вельмож, которые ими забавляются, хотя в душе с первого взгляда поверить, чтобы можно было со гласить забаву и презрение, но не менее того оно так водится на свете; и случается, что Августы, вместе с Вергилиями и Горациями, принимают и Тигеллиев; да еще того удивительнее, иногда с сими последними забавляются на счет первых. При таковых обстоятельствах и то должно вменять в благополучие, когда шуты только что забавляют, а не вредят, по-видимому, оно так было при Августе.